Узнав его, она так испугалась, что ему пришлось успокоить ее улыбкой и словами:

— Я не привидение, Труди, и рад видеть тебя живой и здоровой. Надеюсь, что твоя хозяйка тоже в порядке. Она дома?

Труди, приходя в себя, улыбнулась ему:

— Нет, в данный момент ее нет. Она у доктора, очень скоро вернется и, я уверена, будет счастлива видеть вас. Заходите, прошу вас.

— А что господин граф, — полюбопытствовал Грегори. — Он все еще живет здесь? Или, может быть, кто-нибудь другой?

Девушка покачала головой.

— Нет, мой господин. Мы уже живем одни.

— Это хорошо. А что ты такое сказала насчет доктора? Разве у баронессы что-нибудь серьезное?

— Нет, мой господин, у нее легкое недомогание, от которого она страдает последние несколько недель.

Ободренный полученными известиями, Грегори вошел вслед за Труди в дом и прошел в гостиную. В нескольких местах изрядно попорчена была штукатурка на потолке, на стенах виднелись пятна от сырости, но в общей сложности здесь было прибрано и уютно. Труди рассказала, как в сентябре в их дом попала бомба, но небольшая, поэтому пострадал только верхний этаж, и, слава Богу, никто из обитателей. Грегори все еще беседовал с Труди, когда послышался звук открываемой двери в передней. Он поднялся с дивана и встретил Сабину.

Она не выглядела больной, наоборот, была прекрасна, как всегда, только лицо уже было несколько напряженным. Но в ту же секунду, когда она его увидела, это выражение исчезло, и она с радостным криком бросилась Грегори на шею. После первых объятий и расспросов она погладила ловко сидевшую на нем форму и, кокетливо заглянув в глаза, спросила, как это ему удалось так быстро дослужиться до майора. Она, видите ли, всегда была без ума от летчиков, но особенно нравились ей майоры.

— Это долгая и запутанная история, — отмахнулся Грегори, — я тебе потом как-нибудь расскажу все по порядку, а пока в двух словах: после полугода, проведенных в концлагере, мне удалось добраться до Геринга, и он дал мне работу — втыкать булавки в карты в Министерстве ВВС.

— Грегори, милый, — заворковала Сабина, — в чем тебе всегда было не отказать — так это в дерзости. Тут с тобой никому не справиться.

Он пожал плечами:

— А что тут такого? Самое трудное заключалось в том, чтобы добиться у него аудиенции, а уж старая дружба не ржавеет.

— Что? Ты не хочешь ли часом сказать, что ему известно, что ты англичанин?

Грегори кивнул.

— Знает, ну и что? Он также знает и то, что я всегда придерживался фашистских взглядов. Я ему поведал, что у себя на родине я сидел в тюрьме за свои убеждения, потом мне удалось бежать, и я решил предложить свои услуги Германии, но в первый же день, когда появился здесь, по дурацкому невезению оказался за решеткой.

Это в некотором роде состыковывалось с той историей, которую он ей наплел в июле прошлого года, единственное, о чем она спросила:

— Ну а как твое ранение?

Он засмеялся:

— На мне все заживает как на собаке, сейчас все в норме. Но только ничего такого не думай на этот счет, проказница. Я сюда пришел как старый друг — проведать тебя, узнать, не случилось ли что во время бомбежек. И больше ничего.

Она уныло на него посмотрела.

— Нечего сказать, кавалер, настоящий джентльмен! А впрочем, может, оно и не так уж плохо. Я, понимаешь, последние недели не в форме, тут уж не до любви.

И прежде чем он успел задать ей вопрос на эту тему, она быстро промолвила:

— Я смотрю, глупая Труди тебе даже выпить ничего не предложила. Я сейчас спущусь в погреб и достану для тебя бутылку вина.

Через несколько минут она возвратилась с бутылкой шампанского и только одним бокалом; перехватив его удивленный взгляд, она отрицательно покачала головой:

— Нет, дорогой, некоторое время мне это не разрешается.

Он удивленно поднял брови, потом возможная связь между такой неожиданной для нее трезвенностью и отказом от любимого вида спорта заставила его задать вопрос:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что…

Ее прекрасные глаза наполнились слезами, и она кивнула:

— Да. Никому другому бы не призналась, а тебе расскажу. Я ужасная дура. Ненавижу и презираю себя за это. Конечно, из одного только страха, что эта ночь — твоя последняя, сейчас все женщины в Берлине как с цепи сорвались. И, как мне кажется, добрая половина из них сейчас в таком же положении, как я. Но это, знаешь, вовсе не утешение. Я себя чувствую ужасно, грязно, мерзко, словно прокаженная какая. Когда я поняла, что произошло, я хотела покончить жизнь самоубийством, правда, правда. Ну почти.

Они сидели рядом на диване, Сабина спрятала голову у него на груди и всхлипывала. Грегори обнял ее, гладил по волосам, успокаивал. Потом она рассказала, как с ней все приключилось.

— Это было всего месяц назад. Я пошла на чай к подруге. Дома ее не оказалось, был только ее сын, который сказал, что мать срочно вызвали по телефону, сказали, что во время бомбежки ранена ее сестра и что сегодня она домой не придет. Потом настоял на том, чтобы напоить меня кофе. Мальчик еще совсем, почти ребенок, ему едва пятнадцать исполнилось, но уже в форме. Я удивилась, ну и он рассказал, что его призвали в батальон «Гитлерюгенд», что через два дня он будет драться с русскими. Я никогда мальчишками не интересовалась — такие противные, неопытные, слюнявые — ну ты же знаешь. И когда он со своими глупостями начал ко мне приставать, я его просто-напросто отшила. Он клянчил, на коленях ползал, всякую чушь нес. Меня это нисколько не трогало, но чем он меня взял за живое — это тем, что он через неделю-другую обязательно погибнет, так ни разу в жизни и не узнав женщины. А ведь правда, думаю, погибнет. Ну какие из них солдаты? И тогда, дорогой, я не устояла. Да и любая, думаю, поступила бы на моем месте точно так же.

После нового взрыва всхлипываний и утешений со стороны Грегори Сабина закончила свою печальную повесть:

— Ну а раз уж я, скрепя сердце, решила помочь бедному мальчику, то гадко бы было с моей стороны не позволить ему насладиться этим по-человечески. Я все позволила сделать, как полагается, потом мы устроились на постели его мамаши. Я думала, что быстро отделаюсь, но он мигом оклемался и начал просить еще. После этого, признаюсь, мне даже понравилось, как он работает. В общем, мы за этим делом больше двух часов там провели. А потом начался налет, на улицу выходить опасно, а их квартира на первом этаже. Господи, если бы только я вовремя отправилась домой и приняла обычные меры предосторожности! Но я осталась там и провела с ним всю ночь. А потом… потом выяснилось, что паршивец мне все наврал про свою девственность. У него уже была связь с какой-то подзаборной дрянью или даже с несколькими. Я хочу сказать, что он такой мне букет преподнес, что просто немыслимо!

— Ах ты бедняжка, — посочувствовал Грегори. — Удивительно противная штука, согласен, но так убиваться, право же, не стоит. Это все легко поддается лечению. Да и посмотри на эту историю с другой стороны. Сейчас идет война, у тысяч и тысяч случайных пар случается такая же беда. Главное в этом деле — вовремя показаться хорошему доктору, и через несколько недель ты снова в порядке.