Ты еще сможешь их решить.

А вот моя проблема неразрешима. У нее не может быть решения, с ней можно только покончить. И конец будет кровавым.

Вим найдет возможность отомстить, и ждать этого долго не придется. Я не переставала спрашивать себя — хорошо ли я поступила? Нет, я поступила нехорошо. Но выбора не было.

Сестра Сэма Клеппера, Лисбет, подарила каждой из нас — Сандре, Соне и мне — по браслету с четырехлистным клевером. Ей понятно, что немного удачи нам не помешает.

Собираясь вместе, мы регулярно обсуждали вопрос, кто станет первой «на выход». На самом деле все согласны, что первой буду я, поскольку моего предательства он никак не ожидал, и его лютая ненависть гарантирована мне навеки.

Вим принимал меня всерьез, советовался со мной, доверял мне, а я его предала. Такого он не перенесет, «не сможет с этим жить».

Мне казалось, что бронежилет будет полезен, а вот Сандра предпочла бы «на выход» сразу. Мы разговаривали об этом, сидя на диване у нее дома. Ее настрой мог показаться суицидным, но в нем был резон. Что толку, если бронежилет сохранит тебе жизнь, но это будет жизнь в инвалидном кресле, как у Роналда ван Эссена. Лучше уж сразу. Пожалуй, да, но бронежилет я все равно себе куплю.

Мой взгляд остановился на ее руке, и я заметила, что на ней нет браслета.

— А где твой четырехлистник? — спросила я.

Сандра ошеломленно замерла, ее лицо покраснело, она испуганно хватала ртом воздух.

— Боже, куда он девался? — в ужасе прошептала она.

Я знаю, о чем она подумала. Мы обе суеверны, и я поняла ее испуг.

— А, вон он, на диване, — сказала я.

Сандра с облегчением надела его снова.

— Ты подумала, что будешь первой?

— Да, я решила — это знак, что первой буду я, что везение отвернулось от меня, — откликнулась Сандра.

— Так я и подумала.

Меньше чем через неделю я обнаружила, что потеряла свой четырехлистный клевер.

30 мая в газете «НРС Ханделблад» появляется заметка о наводчике. Я хотела, чтобы мама была полностью в курсе того, чем мы занимаемся, поэтому поехала к ней отвезти газету. По дороге остановилась на автомойке.

Я поставила машину в моечный бокс и пошла получать в автомате жетоны. На обратном пути я увидела, что к боксам приближается машина, едущая против движения. В ней были два молодых человека. Они проехали мимо, затормозили, а потом двинулись задним ходом, внимательно рассматривая меня, будто желая убедиться в том, что это действительно я. Они остановилась в двух боксах от меня и остались в машине.

Тем временем я покрыла машину пеной. Один из парней продолжал наблюдать за мной, а другой нагнулся, как будто собираясь взять что-то с пола. Что-то было не так. Я собралась уезжать и принялась смывать пену с лобового стекла, чтобы у меня был обзор.

В этот момент к ним подъехала вторая машина. Худощавый парень в зеркальных очках вышел из нее и направился в мою сторону. Я внутренне похолодела и старалась как можно быстрее смыть пену.

Надо было срочно убираться отсюда.

Человек подошел и спросил:

— Ты Астрид?

Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Мне моментально вспомнилось убийство Миремета. Там была использована та же фраза: его спросили «Ты Джонни?», и, получив утвердительный ответ, расстреляли в упор.

Я не знала, что ответить.

— Ты Астрид? — снова спросил он.

Я ответила «да» и стала ждать незамедлительного конца собственной жизни.

— Я — Макали, — сказал человек. — Как ты?

— Нормально, а как ты?

Фамилия Макали была мне знакома. Это был клиент одного из моих коллег, но в лицо я его не знала. Он вел себя вполне дружелюбно, и было непохоже, что он собирается как-то повредить мне, но те двое оставались в машине, и он шел к ним. Может быть, просто подходил удостовериться, что это именно я, и сейчас по мне откроют огонь?

Я бросила шланг, вскочила в машину и рванула с места, не смыв до конца пену. Меня трясло. Это то, чего всегда хотел Вим.

«Они так напуганы. Они знают, кто я, они знают, на что я способен, и когда они вдруг видят, что к ним бегут с этой штуковиной наперевес, то понимают — все кончено. А следующая мысль у них: напрасно я это сделал». Примерно так он всегда говорил о своих жертвах.

Да уж, я тоже знаю, знаю, каков ты и на что ты способен. И я тоже пойму, что это все, когда увижу, как ко мне приближаются с этой штукой наперевес.

Но я не стану думать, что сделала это напрасно. Потому как я знаю, братец, что, когда мой гроб отправится в печь крематория, ты будешь медленно гнить в своей камере, лишившись по моей воле некогда снисканной тобой славы. И без привычных привилегий, поскольку и их я тебя тоже лишила.

Может быть, ты задумаешься — а что хуже? Умереть самому или отправить меня в печь и ждать, когда я вернусь к тебе привидением? А когда мы вместе со всеми другими твоими жертвами наведаемся в твою камеру, невидимые надзирателям, для тебя в ней воздуха не хватит.

Это происшествие стало одним из поводов для разговора с дочерью. Я решила встретиться с ней тем же вечером.

— Дорогая моя, сегодня днем было мгновение, когда я решила, что мой час пробил. Ты же понимаешь, что это может случиться в любой момент, правда?

— Да, знаю, мамочка, — сказала она, закусив губу. Но слезы все равно брызнули из ее глаз.

— Поэтому мы должны поговорить о моих похоронах и о том, как ты будешь без меня.

Я тоже не могла удержаться от слез. Но взяла себя в руки: сегодняшний эпизод лишний раз подтвердил необходимость как можно быстрее поговорить об этом.

— Я не хочу открытый гроб, не надо, чтобы люди видели мое безжизненное лицо. Я хочу закрытый гроб. И я хочу, чтобы меня кремировали. Тепло и уютно. Противно думать, что ляжешь в холодную землю. Поэтому — в печь, а потом урна в уютной комнатке. Цветы, пара фото в рамочках, тепло и хорошо. И нет необходимости на могилку приходить, ты же все равно не соберешься. Нет, лучше уж я дома, с тобой и твоими детишками. Вот чего я хочу.

— И я, мамочка, — плакала она.

— Вот и хорошо, радость моя. И тебе придется жить дальше. Надо оставаться такой, какая ты есть. Ты справишься, так что на этот счет я не беспокоюсь. А малыши скоро привыкнут. Покажешь им звездочку на небе и скажешь, что я там и мысленно всегда с ними.

Теперь плакали мы обе.

— Но мне будет так тебя не хватать, мамочка, — прошептала Мил сквозь слезы. — Твоего голоса, твоего запаха. — Убитая горем, она встала и начала собирать одежду. — Мне надо сохранить твой запах. Мне нужно как можно больше вещей, хранящих твой запах. Я хоть их нюхать смогу, когда тебя не станет.