Мое сердце надрывалось. Что за жизнь. Смерть кажется мне чуть ли не наградой, но ведь придется оставить после себя столько печали!

Тем не менее я обязана обсудить с Мильюшкой все это, поскольку не знаю, сколько мне осталось. Естественно, мы говорили об этом не впервые: прежде чем решиться окончательно, мы обсудили возможные последствия со всеми детьми. При этом мы объяснили, что и не согласившись дать показания, будем рисковать точно так же. Они понимали, что это за риск.

Я объяснила детям, что скорее приму смерть от его руки, чем из-за него. Если я погибну из-за него, он останется развлекаться на свободе, невзирая на страдания своих многочисленных жертв, и моя смерть окажется напрасной. Если же погубит меня он сам, то я как минимум буду горда, что смогла открыть правду о нем и что он поплатится за свои преступления.

— Иди-ка ты спать, утро вечера мудренее, — сказала я Мильюшке. — Я пока жива и вовсе не собираюсь подставляться под пули.

Мы вчетвером — мама, Соня, Мильюшка и я — едем на моей машине. Звонит Джон ван Хюйвел с вопросом, не слыхала ли я, что Вим совершил самоубийство в тюрьме строгого режима.

Что? Самоубийство? На глаза моментально наворачиваются слезы. Моя первая мысль — мы убили его.

Он всегда думал, что за убийства ему дадут пожизненное, и каждый раз говорил, что в этом случае покончит жизнь самоубийством. Он даже показывал маме, как сделает это: «Гляди, стоит только сжать вот эту артерию, и все, мне кранты».

Поэтому мы думали, что такой его шаг выглядел бы вполне логично.

— Что такое? — спросила мама.

Плача, я сказала ей, что Вим совершил самоубийство. И вдруг почувствовала невероятное облегчение: за какие-то пять секунд впервые за многие годы я смогла ощутить, что я свободна и — главное — нахожусь в безопасности. Прочувствовать это в полной мере мешает Джон, говоря, что Департамент юстиции пока не дал подтверждения. Он спросил, могу ли я проверить информацию.

— Да, давай-ка проверь, а то вдруг ты нас напрасно разбередила, — попросила мама.

Я позвонила Бетти. Через пятнадцать минут она перезвонила и сказала, что слухи не подтверждаются.

Когда она позвонила в тюрьму строгого режима, ей сказали, что в данный момент Вим дежурит на пищеблоке.

Мы с Соней ехали на ее машине, когда Бетти Винд сообщила нам официальную новость: Вима будут судить по обвинению в убийстве Кора. То, на что мы так надеялись в течение двух последних лет, сегодня стало реальностью.

Соня смотрела на меня, я видела на ее щеках слезы и понимала, что сейчас последую ее примеру.

— Вечная память, — рыдала она.

— Вечная память, — откликнулась я.

Это надпись, которую мы заказали на могильную плиту Кора. Это и своего рода наш девиз — добиться справедливости для Кора, Ричи и Фрэнсис.

— Наконец-то ты обрел покой, родной, — прошептала Соня мужу.

— Выдайте мне разрешение на оружие, чтобы я могла хоть что-то сделать, когда придут по мою душу, — сказала я нашему куратору из программы защиты свидетелей.

Но это противозаконно, поэтому она не согласна.

— Придется нам тогда получать разрешение на оружие самостоятельно, — сказала я Сандре.

— Думаешь, нас примут в стрелковый клуб?

— Не будут принимать — устроим скандал. Чем мы хуже других? Мне не хочется тупо погибать под пулями. Ладно, положим, я уже не боюсь, но сдаваться без борьбы, когда на кону твоя жизнь, просто нелепо. Меня это не устраивает. Это все равно что вернуть ему прежнюю власть над собой, и только потому, что он не должен соблюдать законы, а я должна. Так что кровь из носу, а я хочу иметь возможность завалить хоть одного из киллеров, когда увижу их. Я просто так не дамся.

— И я тоже, — поддержала меня Соня.

— Ну тогда этим и займемся.

21 июля 2015 года

Сандра изучила имеющиеся возможности, и мы решили записаться на курс самообороны и брать уроки стрельбы. Наш первый урок в стрелковом клубе должен был состояться 24 июля.

Сандра записывала нас не по фамилиям, но придется показать документы, удостоверяющие личность, так что все обнаружится моментально. По дороге в клуб я сказала:

— Увидев мою фамилию, они обосрутся от ужаса.

Поначалу всегда бывает непонятно, во что все может вылиться. Поэтому я обычно тяну с предъявлением документов до последнего. Желательно, чтобы это происходило уже после личного знакомства, когда люди понимают, что бояться меня не стоит. Так же было и здесь.

Прибыв на место, мы мило поболтали с двумя доверчивого вида девушками. Мы очень хорошо пообщались, после чего потребовалось предъявить удостоверения личности. Я решила, что после всего отказ маловероятен, но знать наверняка невозможно.

Появился серьезного вида инструктор.

— Это вы приехали на вводное занятие?

— Да, — хором сказали мы, силясь выглядеть абсолютными блондинками.

— Ну тогда начали.

27 июля 2015 года

Сандра прислала эсэмэску, что будет у меня в 8.15 утра. Она спросила, на чьей машине мы поедем — на моей или ее? У меня совершенно вылетело из головы, что сегодня в 9 мы встречаемся с нашим инструктором по самообороне.

Для начала я хотела понять, с кем мы будем иметь дело. Если человек не понравится мне сразу, я распрощаюсь, не называя ни наших имен, ни причин нашего интереса к этому делу. Если впечатление окажется нормальным, то я хотела бы понять, насколько человек готов хранить наши занятия в тайне. Нам совершенно не улыбалось, если кто-то будет ради красного словца упоминать наши имена. Нам действительно нужно было, чтобы о нашей подготовке не знал никто.

Мы договорились встретиться в амстердамском «Хилтоне». Сандра привела инструктора за столик, где уже сидела я. Он представился.

На первый взгляд все хорошо. Поза, голос, энергетика. Он понравился мне сразу же. Неплохое впечатление произвел и его краткий рассказ о себе. Он не переоценивал себя, не задавался. Совершенно не раздражал меня. Поэтому я решилась открыть карты и рассказала, кто мы, и зачем нам это нужно.

— Причина нашего интереса к обучению у вас в том, что мы — женщины, которые свидетельствуют против Виллема Холледера. В краткосрочной ли, в долгосрочной ли перспективе, но мы ожидаем покушений, и не хотим сдаваться просто так.

Бедный парнишка не мог перевести дух — к такому он готов не был. Воскресным утречком ему объявили нечто доселе для него невообразимое.

— Да уж, непростая задачка, но нет ничего невозможного. А вы, похоже, относитесь к своей ситуации философски, — сказал он, овладев собой.