— Я ничего не слышу, — подавленно произнес брат Эдмунд.

Женщина подняла руку, призывая нас к тишине. И тогда мы и в самом деле услышали из-за стены прекрасные звуки: гармонию множества гордых голосов, ибо как раз был час вечерней службы.

Женщина повернулась к брату Эдмунду:

— Так что вы совершенно напрасно расстроились, сэр.

Другие горожане тоже попытались приободрить его.

— Наши замечательные монахи по-прежнему с нами, — сказал старик. — Монастырь Мальмсбери вас не разочарует.

Я давно не видела такого сострадания со стороны совершенно чужих людей. И мой спутник тоже был явно тронут их участием.

— Ах, спасибо вам, добрые христиане, спасибо, — поблагодарил их брат Эдмунд и перекрестился. Он прошел под арку на лужайку монастыря.

Я поспешно дала Джону и Луке несколько монеток, велев им поужинать самим и покормить лошадей.

— Узнайте, есть ли здесь в городе гостиница, и возвращайтесь через три часа.

— Но к тому времени будет уже темно, — возразил Джон. — Что мы станем делать, если гостиницы тут нет?

Я не ответила — повернулась и пошла через лужайку за братом Эдмундом. Упавшие кирпичи трудно было заметить в сгущающейся темноте, и я, споткнувшись об один из них, упала, ударилась правым коленом и тут же почувствовала, как растекается по ноге теплая кровь.

— Подождите меня, брат, — попросила я, стараясь не обращать внимания на боль.

Он остановился у открытой двери сбоку здания и в то мгновение, когда я подошла к нему, неторопливо сняв шапку, обнажил тонзуру.

— Здесь, перед Богом, я не хочу выдавать себя за кого-то другого.

— Мы не знаем здешнего настоятеля, не знаем, можно ли ему доверять, — остерегла я его.

Брат Эдмунд закрыл глаза и прислушался к песнопению, доносившемуся из глубин монастыря.

— Разве это не прекрасно, сестра Джоанна? — вопросил он. — Вы не чувствуете себя так, будто мы пришли домой?

— Я рада снова слышать службу, — осторожно ответила я.

Что-то в этом изящном, полуразрушенном монастыре настораживало меня.

— Я бы хотел исповедоваться, пока мы здесь, — сказал мой спутник, заглядывая внутрь. — Я давно не исповедовался, а грехи мои велики.

— Вы наверняка преувеличиваете, брат Эдмунд.

Он уперся рукой в стену монастыря, словно ища опоры.

— Я должен кое в чем вам признаться, сестра Джоанна.

— Я слушаю.

Он отвернулся к двери и сказал:

— Я возжелал вас прошлой ночью. За всю свою жизнь я ни разу не был с женщиной, но вчера в той комнате испытал сильное искушение. Я должен сказать об этом, прежде чем мы войдем внутрь. — (Я посмотрела сбоку на его худое чувственное лицо.) — Поэтому я и ушел из комнаты и был так холоден с вами сегодня утром, — запинаясь, проговорил он. — Понимаю, это несправедливо. Вы не сделали ничего плохого. Я очень слабый человек — мы с вами оба знаем это. И все же ваши благочестие и вера в меня поддерживали меня в последние недели. И клянусь вам жизнью, что никогда не обману вашего доверия.

Я потеряла дар речи. Казалось, он ждет от меня каких-то слов, но мне нечего было ему сказать.

Внутри песнопения вечерни достигли крещендо: «Воспоем же хвалу Господу Богу нашему…»

Брат Эдмунд повернулся ко мне, в глазах его светились гордость и грусть.

— Ну, теперь войдем внутрь, сестра? — спросил он.

— Да, брат.

Мы двинулись на звук пения бенедиктинцев. Прошли через обрушившуюся часть монастыря в заднюю, оставшуюся целой. Здешняя церковь была большой и старой. Колонны и скамьи напоминали те, что мы видели в других святилищах. Апсида возвышалась под заостренной аркой, поражающей витражами исключительной красоты. На многочисленных лицах, запечатленных в стекле, плясали огоньки свечей.

Мы с братом Эдмундом, стоя в задней части церкви, почтительно ждали окончания вечерни.

Наконец нас увидел настоятель, сошел с апсиды и двинулся к нам по нефу.

Брат Эдмунд не шелохнулся. Не отошел в сторону. Но мне стало страшно. Что подумает настоятель о человеке с тонзурой, одетом в мирское и сопровождаемом женщиной?

Настоятель, высокий человек лет сорока с поразительно зелеными глазами и высокими скулами, остановился в нескольких футах перед нами, экзальтированно воздел руки и воскликнул:

— Вы пришли! Слава Господу, вы пришли.

Брат Эдмунд вздрогнул от недоумения.

— Вы нас знаете? — спросил он настоятеля.

— Мы все знаем вас, мы видим вас каждый день, — ответил тот.

Я пододвинулась поближе к брату Эдмунду. Все здесь было не так.

— Настоятель, мы никогда в жизни не были в этом монастыре, — мрачно проговорил брат Эдмунд.

— Меня зовут Роджер Фрэмптон, и я приветствую вас в этот вечер в том месте, где вас ждали, — с улыбкой сказал настоятель.

Он повернулся и поманил нас за собой к апсиде церкви. Там было около двадцати монахов, рассевшихся по своим огороженным скамьям. Увидев нас, они начали радостно улыбаться, словно мы были вернувшиеся наконец блудные дети. Это напугало меня еще больше. Я старалась держаться поближе к брату Эдмунду. Проходя мимо первой огороженной скамьи, я увидела одиноко сидящего монаха с седеющими волосами. Он единственный не улыбался — разглядывал нас испуганно и недоверчиво.

Настоятель Роджер поманил нас с братом Эдмундом к древнему витражу, располагавшемуся вдали слева. На нем были изображены две строгие фигуры, стоящие бок о бок: мужчина — светловолосый, с отчетливо видимой тонзурой, и женщина — ниже ростом, с длинными черными волосами. У их ног светилась золотая корона.

Мы с братом Эдмундом недоуменно переглянулись. Наше появление в монастыре Мальмсбери было предсказано давным-давно и увековечено в этом великолепном стекле.

— Тогда вы должны знать, зачем мы здесь, — сумела выдавить я.

Настоятель кивнул:

— Вы здесь, чтобы служить ему. — Он поднял обе руки в сторону самой большой фигуры на центральной панели витража.

Мужчина, облаченный в золотистые доспехи, на широких плечах — красная накидка, в одной руке — меч, в другой — щит. Длинные, соломенного цвета волосы ниспадают на плечи. Лицо молодое, поразительно красивое, но какое-то слишком уж суровое. Мужчина стоял, слегка подняв одну ногу, словно собирался сойти с витража в церковь.

— Король Этельстан, — выдохнула я.

— Этельстан Великолепный, первый король Англии и благодетель нашего монастыря. — Голос настоятеля громко прозвенел в церкви, монахи ответили ему лихорадочными шепотками. — Сильный и бесстрашный, но в то же время мудрый и справедливый во всех своих действиях. Человек величайшей чистоты.