круглосуточно, десятилетиями контролировала все сферы жизни общества», – размышлял Бурбулис много лет спустя. Комитет, объяснял он, был «фундаментальным важнейшим силовым органом, без перекодирования, реформирования и консолидации которого нам не на что было бы опираться». Ельцин подозревал КГБ в покушениях на свою жизнь, но хотел привлечь эту мощную силу на свою сторону. Кроме того, Ельцин и Бурбулис знали, что российский лидер не получил большинства голосов в нерусских «национальных» анклавах в составе РСФСР. В Российской Федерации, с ее многочисленными субъектами федерации, далеко не все были «в восторге от нашей позиции по преобразованию империи в новое качество», резюмировал Бурбулис. В отсутствии Коммунистической партии Ельцину пришлось искать другие государственные инструменты для укрепления территориального и политического суверенитета России. Единственным доступным инструментом оказался КГБ[776].

18 июля Ельцин приехал в штаб-квартиру КГБ на Лубянку. В этот день ведомство проводило совещание руководителей региональных и районных отделений со всей Российской Федерации. Приглашенный на это мероприятие Ельцин приехал в сопровождении Хасбулатова, Бурбулиса и молодого помощника по правовым вопросам Сергея Шахрая. В КГБ вели съемку совещания. Президент России выступил с тщательно подготовленной и на удивление примирительной речью. Он призвал к созданию сильной исполнительной власти в России, в которой «должно найтись соответствующее место для Комитета государственной безопасности». КГБ, по его словам, должен стать «эффективным институтом демократического государства» и сосредоточиться на новом наборе задач, таких как «обеспечение прав и свобод» граждан, содействие экономическим реформам, борьба с организованной преступностью, а также «предотвращение и нейтрализация социальных и национальных конфликтов внутри [Российской] республики». Ельцин высказался против кадровой чистки сотрудников КГБ. «Вы отобрали лучших людей – истинных патриотов, не поддающихся коррупции. Было бы против интересов государства не использовать в полной мере ваш потенциал для дела возрождения России»[777].

Союзников Ельцина из «ДемРоссии» и либеральных журналистов на встрече не было. Им эта речь показалась бы приглашением волку посторожить овец. Но Ельцин знал, что делал. Сотрудники КГБ состояли в КПСС, но многие при этом уже давно сочувствовали идеям русского национализма и империализма. Кое-кто из них подумывал переметнуться на сторону посткоммунистической России при условии, что это государство возглавит сильный лидер. Некоторые старшие офицеры КГБ убедили себя, что своевременное расставание с обессилевшей партией, – единственный способ избежать недавней судьбы своих коллег в Румынии, Венгрии и других странах Восточной Европы, которых уволили и преследовали пришедшие после коммунистов власти. Вот почему многие офицеры КГБ согласно кивали словам Ельцина. «Именно это они и хотели услышать от российского президента, – вспоминал генерал-лейтенант КГБ Леонид Шебаршин, который присутствовал на том совещании. – Легкий шепот… прошел по залу, когда Ельцин заговорил о предстоящих уже к концу года трудностях, возможности массовых беспорядков и призвал органы госбезопасности быть готовыми к такой ситуации»[778].

В тот же день Ельцин подписал указ, запрещающий создание и деятельность партийных «ячеек» или структур «в государственных учреждениях, организациях, концернах, на предприятиях, расположенных на территории РСФСР». Указ де-факто уничтожал рычаги КПСС внутри КГБ, армии и других силовых органов[779]. Он также разрушал симбиоз между партией и государственным аппаратом. У Ельцина, конечно, не было достаточной власти для реализации этого указа. Однако он хотел впечатлить своих сторонников и весь мир. На публике Ельцин утверждал, что по-прежнему стремится помочь Горбачеву: «Я открыл второй фронт для того, чтобы те реакционные силы, которые хотели устроить мощные залпы против Горбачева [на предстоящем пленуме Партии] многие свои усилия бросили на этот второй фронт»[780].

Ельцин в очередной раз переиграл Горбачева. Советский лидер оказался перед неожиданным и нежелательным выбором: аннулировать указ Ельцина и встать на сторону приверженцев партии либо согласиться с указом и вызвать их мятеж.

Глава 9

Консенсус

Это же экономика, болваны!

Джеймс Карвилл, 1992 год

ВАШИНГТОНСКАЯ ДОКТРИНА

Шло лето 1991 года, а никакого консенсуса о будущем Советского Союза и путях адаптации его экономики к мировой рыночной системе так и не возникло. Самым естественным выбором казалось сочетание государственного капитализма и либерализации малого бизнеса, то есть путь, по которому уже двигался Китай. Успехи китайской экономики, однако, почти не освещались в советских средствах массовой информации. «Демократическая Россия» и либеральная пресса вместо этого продолжали сожалеть о крахе проекта «500 дней», считали госкапитализм Павлова угрозой демократии и смотрели на Запад в поисках путей к быстрому скачку в сторону рынка.

На Западе приемлемой считалась одна-единственная концепция перехода к рынку, так называемый «Вашингтонский консенсус». Критики окрестили эту концепцию «Десятью заповедями» из-за почти религиозного пиетета, с которым к этой доктрине относились ее создатели и сторонники. Возникла она среди работающих в Вашингтоне экономистов Международного валютного фонда (МВФ) и Всемирного банка, а также Министерства финансов США и американской Федеральной резервной системы. Главная теоретическая основа концепции была сформулирована Милтоном Фридманом и другими экономистами Чикагского университета. Вашингтонский консенсус стал идеологическим фундаментом «неолиберальной революции» Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана. Рецепты «консенсуса», применявшиеся МВФ в течение 1980-х годов в странах Латинской Америки, должны были сделать их экономики привлекательными для инвестиций развивающегося глобального финансового рынка. Среди этих рецептов были следующие: резкое сокращение участия государства в экономике, приватизация, либерализация и дерегуляция, финансовая дисциплина и сбалансированный бюджет. Занявший в 1991 году пост главного экономиста Всемирного банка экономист из Гарвардского университета Ларри Саммерс так говорил о Вашингтонском консенсусе: «Идите и гласите – законы экономики что законы физики. Они универсальны и работают повсюду»[781].

Подход Вашингтонского консенсуса вел к максимальному дерегулированию экономики и ослаблению, порой фатальному, существующих государственных институтов. Ее краеугольная концепция, макроэкономическая стабильность, достигалась, как правило, за счет резкого сокращения социальных программ и потребления населения. Падение коммунистических режимов в странах Восточной Европы открыло широкое поле для апологетов и проводников неолиберальной экономики. Пришедшие к власти антикоммунистические силы в Варшаве, Праге и Будапеште увидели в Вашингтонском консенсусе отражение собственных лозунгов: замена государственного монополизма либерализацией и дерегуляцией, приватизация государственных предприятий и как можно большая свобода предпринимательства – вот рецепт будущего процветания. Радикальное снижение государственного финансирования стало знаменем антикоммунистических