коек, размещенных в трех комнатах. Но больных было не больше четырех. Для содержания больницы при враче имеются помощники — один либо два фельдшера — с низким годовым жалованьем. [...]

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ В ЛОДЕЙНОМ ПОЛЕ

Я отправился из Вытегры 9 августа [1842 г.] по воде на довольно маленьком судне, каковые называются сойма­ми. От Вытегры до Онежского озера считают тридцать верст, из них первую треть идут по реке и две трети — по каналу. Он прямой как линия и ширина его равна при­мерно ста шагам. Из-за узости канала и оживленного движения судам не дозволяется плыть под поднятыми па­русами, их тащат за длинный канат, привязанный к мач­те, идущие по берегу лошади. Узкая лошадиная тропа на­поминает наши тропинки между деревнями, и непохоже, чтобы по ней ездили на телегах. Чуть в стороне от кана­ла — другая тропа, по которой лошади возвращаются. [...]

В устье канала, на берегу Онежского озера, стоит ма­ленькая деревушка под названием Черный Песок, в кото­рой в основном живут солдаты-калеки. Оттуда через Онего тридцать верст до устья реки Свирь, где расположен ма­ленький городок Вознесенье. От верховья Свири до Лодейного Поля насчитывается сто пятьдесят верст.

Злая ли, добрая ли судьба определила мне в попутчи­ки лесничего, знакомого мне еще с Каргополя, который приехал в Вытегру на несколько дней позже меня и напро­сился на то же судно. Каюта, расположенная на корме, была уже обещана каким-то женщинам, ехавшим в Петер­бург, они дожидались судна в Вознесенье. Так что нам оставались на выбор палуба или трюм, где на кулях с му­кой, крупой и горохом можно было даже лежать. Мы по­селились в трюме, но оказались не одни в этом своеобраз­ном жилище. Третьей была женщина родом из Могилев­ской губернии, богомолка, странствующая по монастырям и возвращающаяся ныне из Соловецкого монастыря.

Первые тридцать верст до Черного Песка мы ехали ча­сов десять, поскольку капитан, надеявшийся на попутное течение, нанял лишь одну тягловую лошадь, да и то самую что ни на есть худую. Но лошадь оказалась не такой уж и глупой и не слишком напрягала свои силы, понимая, что куда легче полагаться на силу течения. Накануне на­шего прибытия в Черный Песок пароход успел отправить­ся на буксировку других, ранее прибывших судов, но под­нялась такая буря, что и пароходу пришлось ждать три дня пока шторм не уляжется. За это время сюда подошло до пятидесяти судов, направлявшихся в Петербург, и столько же, если не больше, возвращалось оттуда. [...]

Наконец в один из вечеров наше томительное ожида­ние закончилось: пароход отправился в путь, прихватив с собой наше и семь других судов. На следующее утро мы прибыли в Вознесенье. Это село или городок, в кото­ром много торговых рядов, четыре винные лавки с броски­ми вывесками и выходящими на улицу дверями. По числу этих лавочек можно было заключить, что в селе много пьют и что вино отсюда никуда не вывозится, так как все суда, проезжающие через Вознесенье, могли закупать его в таких местах, как Вытегра, Лодейное Поле и Новая Ла­дога. Даже для продажи чая имелась отдельная лавка. По сравнению с Колой и Онегой Вознесенье больше похо­же на город. Остановившись здесь лишь на несколько часов, мы отправились по реке Свирь в сторону Лодей­ного Поля.

Этот путь нагонял тоску, все время дул встречный ве­тер, и нам приходилось несколько раз спускать якорь. Все же, когда ветер стихал, мы понемногу двигались по тече­нию, но так медленно, что едва было заметно движение судна. Временами для ускорения хода мы пытались гре­сти, но весла были настолько большие, что одному чело­веку было слишком тяжело двигать ими. Наконец капи­тан нанял гребцов, каждому из которых платили по 1 руб­лю 60 копеек ассигнациями за тридцать три версты. Среди гребцов оказался старый солдат, который прожил в Фин­ляндии двадцать лет и так хорошо говорил по-нашему, что я подумал, он родом из Финляндии. Навстречу нам шли суда, и мы не без зависти смотрели, как попутный ветер гнал их с такой скоростью, что пена кипела за кормой. Я не раз пожалел, что не поехал сушей, но зато теперь знал, что, если ехать по воде на обычном судне, надо за­пастись терпением и большим мешком с припасами. [...]

Однажды, решив купить молока в ближайшей деревне, я вышел на берег, но в эту пору, во время летнего поста, его не продавали. Вместо молока мне дали похлебки, ска­зав, что она якобы заменяет молоко. Когда узнали, что я родом из Финляндии, или, как ее здесь называют, Лифляндии, меня стали уговаривать пойти в солдаты, посколь­ку вскоре ожидался набор. Мне назначили неплохую цену, но я все же отказался. В этих краях считают мужиком любого, кто не носит казенной формы либо не разодет с пышностью и не умеет кричать и ругаться. Правда, вла­сти уже запретили покупать рекрутов в Финляндии, но эта торговля продолжалась таким образом, что тайно нанятый человек переселялся из Финляндии в Россию и шел в сол­даты. Если в этой деревне меня вознесли в не очень высо­кий ранг, зато мне удалось получить за это вознагражде­ние. Когда стало известно, что я изучаю языки и говорю на семи языках, в деревне решили, что мне осталось вы­учить всего два и я буду генералом, так как, по мнению этих людей, человек, владеющий девятью языками, непре­менно становится генералом. И ты, братец мой, наверное, готов уже поздравить меня с повышением, но из этого ни­чего не выйдет, так как я решил, что не стоит мне изучать два недостающих языка. Берега Свири очень хороши для лугов, но покосы здесь не расчищены, поскольку здешний народ скотоводством занимается мало. По берегам, где чаще, где реже, попадались деревни.

Проехав сто пятьдесят верст за пять дней, мы наконец-то приехали в Лодейное Поле. Первым делом надо было устроиться на квартиру, и я, изрядно побегав, нашел жилье, но вместе с хозяевами в одной комнате. [...] Вер­нувшись на берег, я спросил у одного человека, не может ли он посоветовать мне жилье получше. И он привел меня к себе, выделив одну комнатушку. Правда, она была нена­много лучше предыдущей, но все же мне не пришлось жить вместе с другими. [...]

20 числа я оставил Лодейное Поле и поехал к вепсам. О дороге, ведущей в первую деревню — Шамал (по-русски Шаменец), говорили, что она настолько плоха, что по ней не проехать на повозке, и я оставил лишние вещи у лека­ря, а из дому, где жил, нанял старого малоросса-фельдфе­беля нести мою сумку, сам же