* * *

Я шла вдоль реки, приглядываясь к каждому судну на предмет возможного ресторана. На борту одного из них парень ел сэндвич, но по виду было ясно, что этот сэндвич – его собственный.

– Ресторан на корабле? – в итоге спросила я у жизнерадостного человека с удочками.

– Ресторан на корабле, – ответил он. – Один километр.

Я его сразу опознала: было что-то комичное в том, как он старался выглядеть сразу и корабликом, и рестораном. Компактное, синее судно: бар – внизу, сам ресторан – на верхней палубе. Ивана не было ни в баре, ни в ресторане. Я села на лавку у входа, она мягко поднималась и опускалась вместе с потоком реки.

Я сидела ниже уровня земли и сначала увидела только Ивановы ноги. Я их сразу же узнала и выскочила на берег.

– Слава богу, – сказала я.

– Слава богу, – ответил он, и мы оба расплылись в улыбке. Тут я заметила его мать и их «Опель» с привязанным к крыше каноэ. План до меня дошел не сразу: мы с Иваном погребем в Будапешт на каноэ, а мать уедет на машине. Мы пошли на борт что-нибудь выпить.

– Хочешь пива? – спросила мать.

– Она не пьет пиво, – сказал Иван.

– Правда? Есть какая-то причина?

– Пожалуй, я не привыкла, – ответила я и добавила про возрастной ценз и про то, какой это геморрой – добывать фальшивые документы.

– А, то есть дело в американских законах, – сказала она.

– Ну, не знаю, насколько именно в законах.

– Разумеется, в законах! – Она произнесла это настолько уверенно, что я даже задумалась – а вдруг она права? – Мне, наверное, содовую, – обратилась она к официанту с легким сожалением в голосе, поскольку я уже заказала колу, а Иван – лимонад.

Она стала расспрашивать о деревне. Я рассказала про Маргит с Дьюлой и про Розу. Я полагала, что про Розу будет смешно, но ни Иван, ни мать не смеялись, мать даже приняла несколько озадаченный вид. Когда я попыталась расплатиться за напитки, она коснулась моей руки и попросила доставить это удовольствие ей.

– Не каждый день я провожу время с Иваном и встречаюсь с его друзьями.

Мысль, что я – друг Ивана, и что встреча со мной поможет ей больше узнать о его жизни, показалась мне настолько несуразной, что я разразилась хохотом. Она тоже рассмеялась. Потом спросила, знают ли в лагере, что я не вернусь ночевать? Я ответила, что ушла в самый разгар весьма оживленного обсуждения этой темы.

– Прекрасно. Значит, они в курсе, – сказал Иван. Но я почувствовала облегчение, когда его мать предложила вернуться в лагерь, чтобы Иван поговорил с ними лично.

Мать забралась на заднее сидение, Иван вел машину, а я сидела рядом и показывала дорогу. Когда мы подъехали к воротам, пес сторожа весь изошел на лай. Сторож сверкнул на нас глазами, схватил собаку за ошейник и скрылся в избе. Через секунду мы увидели, как занавески на его окнах сердито задернулись.

– Он считает меня идиотом, – объяснила я с некоторой гордостью.

Из главного домика вышла Роза в тельняшке. Я представила ее Ивану, он возвышался над ней, а она говорила вежливым и сдержанным тоном, который поразительно отличался от той злобно-афористичной манеры, к которой она прибегала, обращаясь по-английски ко мне.

Мы с матерью остались ждать у машины.

– Тебе не слишком везет – от Розы ты переходишь прямиком к Ивану, – сказала она, обняв меня за талию. – Похоже, ты постоянно при каком-нибудь капитане.

Некоторое время я пыталась осмыслить новый для себя понятийный ряд – Роза, Иван, мое везение.

Появилась Ильди. Она обвела взглядом Ивана, Розу, меня, мать Ивана, припаркованную машину, каноэ на крыше и потом снова вернулась к Ивану.

– Это, наверное, друг Селин, – произнесла она. Иван обратился к ней мягким голосом – который уже однажды не помог при общении с вахтером в хостеле. Вскоре они с Ильди рассмеялись.

– До завтра, – сказала она мне, помахала рукой матери Ивана, и та помахала в ответ.

* * *

Я шагнула в каноэ первой, лодка покачивалась и казалась живой. Иван забрел в воду, оттолкнул лодку от берега, залез в нее и сел сзади. Он показал, как держать весло и под каким углом оно должно входить в воду. Поскольку я сидела впереди, от меня не требовалось рулить или задавать ритм. Я должна была просто грести в заданном Иваном темпе, чтобы мы не крутились на месте. Я вдруг почувствовала, что люблю следовать инструкциям, и мне стало стыдно. Именно следование инструкциям привело к Холокосту. В то же время выяснилось, что стыд живет отдельно. Если что-то доставляет удовольствие, это не зависит от того, стыдно тебе или нет.

Поначалу меня раздражало, что я не вижу Ивана. Но постепенно его присутствие становилось всё ощутимее, как если бы он сидел прямо передо мной. Потрясающее чувство – находиться так близко к воде и видеть, как мир поднимается со всех сторон, словно взбесившийся лес. На баржах мимо нас скользили восьмиосные грузовики, нависая над нами, то и дело заслоняя солнце. Иван объяснил, что по воскресеньям в Будапешт грузовикам въезд запрещен и их везут на баржах. Нас покачало в фарватере какого-то катера – плавно, но весьма энергично и неожиданно.

Как всегда, Иван трудился очень усердно. Он почти всё время говорил. Рассказал про святого Георгия. По его словам, бытуют две версии – более правдивая и менее правдивая. В более правдивой святого Георгия убивали восемь раз – включая эпизод, где в палестинской тюрьме ему в череп вогнали гвозди, – но он всякий раз оживал. Менее правдивая – это которая с драконом.

Горожане долгое время задабривали дракона, принося ему по две козы в месяц. Но потом козы кончились, и пришлось переключиться на людей. Для выбора очередной жертвы правитель организовал лотерею – «типа лото». Однажды жребий выпал его собственной дочери. Правитель был вне себя. Но дочь сказала, что правила есть правила.

«Почему у всех такой кислый вид?» – спросил святой Георгий.

Когда он предложил убить дракона, дочь правителя, у которой выдался тяжелый денек, ответила: «О святой Георгий, лучше уходи»… – впрочем, святым он еще не был, поэтому она сказала по-другому: «Вали отсюда, Георгий. Иначе тебя тоже сожрут. Говенный у тебя план».

Но Георгий вознес деревянную лопату, которая не пойми почему заменяла ему меч («вот так», сказал Иван, поднимая весло), обрушил ее на голову дракона, и тот рухнул. Георгий обвязал своим поясом драконову шею (меня некоторым образом заинтересовал момент со сниманием пояса) и привел дракона в город.

«Смотрите, – обратился Георгий к горожанам. – Я укротил вашего дракона, но убью его только при условии, что вы все примете христианство».

На этом месте Иван – который начал хохотать еще на реплике «Вали отсюда, Георгий» – заржал что есть мочи, я даже испугалась, что опрокинется лодка. Я тоже засмеялась, хоть и не понимала, над чем. Мне было неясно, зачем убивать дракона, если он и без того уже приручен, или почему укрощать нужно лопатой, а не любовью. Делая новые гребки, постоянно повторяя одно и то же движение, я начала думать, что дракон – это я, что Иван меня укротил – причем по причинам, не имеющим ко мне никакого отношения, – и что сейчас он передаст меня горожанам. Солнце нас не щадило, это были самые жаркие часы дня. Я не отождествляла себя с той девушкой, с дочерью правителя. Я вообще не отождествляла себя с девушками из историй Ивана. Их дерзость и дух были мне чужды, наводили ужас.