Таким образом, в сердце королевского двора и совета царили разногласия. Приближенные Суссекса и Лестера носили при себе оружие «будто бы затем, чтобы сделать все от них зависящее»; первые носили желтые ленты, вторые щеголяли с пурпурными[70]. Королева приказала им «не связываться» друг с другом и сложить оружие. Но Лестер продолжал собирать «большие группы бойцов, вооруженных мечами и щитами». Настал момент, когда двое влиятельных вельмож обменялись «резкими словами и вызовами на дуэль», на что королева ответила приказом о том, чтобы они вместе проехали верхом по улицам Лондона в знак примирения. Со временем Суссекса возвысили до лорда-председателя Северного совета, вследствие чего он уехал в Йорк. Этот скандал, однако, напоминает о трениях между представителями знати, которые были столь значительными в предыдущие века. Королевский двор во многом оставался средневековым институтом. Вероятно, присутствие королевы побуждало окружающих ее великих вельмож утверждать свою мужскую власть; они были полководцами, однако к тому же в известном смысле и мнимыми любовниками, сражавшимися за ее благосклонность.

Переговоры между лондонским и венским дворами шли крайне медленно; однако отсрочки и полемика на тему религии были для Елизаветы приемлемы, если они помогали отложить окончательное решение на более поздний срок. Это означало, что она была в мирных отношениях с обеими ветвями империи Габсбургов в лице Филиппа II Испанского и нового императора Максимилиана II. Сам Филипп был уверен в том, что Елизавета — подходящая невеста для его кузена; его посол покупал информацию о менструальном цикле королевы у ее прачек.

В то время предпринимались попытки стандартизировать портрет Елизаветы. В конце 1563 года Уильям Сесил подготовил прокламацию, в которой подверг критике образы королевы, «написанные красками, выполненные в гравюре или напечатанные»; эти нелестные или бесхитростные портреты порождали «жалобы среди ее любящих подданных». Решили, что «искусный [умелый] человек» создаст великое произведение, на которое нужно будет ориентироваться при создании всех остальных портретов. Поскольку портреты постоянно использовались в переговорах о заключении брака, королева, должно быть, хотела, чтобы ее образ был более совершенным. В это десятилетие она лелеяла надежду на существование алхимического эликсира жизни, который бы сохранил ее молодость и красоту. Уильям Сесил в дневнике отмечал, что голландец Корнелиус Ланой «был брошен в Тауэр за то, что ввел ее королевское величество в заблуждение, заявив, что сможет приготовить такой эликсир».

Переговоры Елизаветы с Габсбургами омрачались ухищрениями Марии Стюарт. Шотландская королева обратила внимание на молодого человека Генри Стюарта, лорда Дарнли. Он родился в Лидсе, однако его отец был четвертым графом Ленноксом, виднейшим шотландским дворянином, вынужденно подавшимся в бега из-за соперничающей фракции. Однако наиболее существенно, что Дарнли приходился внуком Маргарите Тюдор, сестре Генриха VIII, а самой Марии Стюарт — кузеном. С шотландской стороны он был прямым потомком Якова II. Любой союз с Дарнли серьезнейшим образом упрочивал претензии Марии Стюарт на английский престол после смерти Елизаветы. Дарнли тоже был католиком, и духовенство пресвитерианской шотландской церкви пуще всего опасалось повторного воцарения католичества. Молодой человек получил разрешение на посещение Шотландии, где он, конечно, засвидетельствовал почтение своей кузине, королеве. Она наблюдала его «несущимся по рингу» во время рыцарской игры для наездников, и весьма скоро они стали неразлучны. Мария безумно влюбилась в него практически с первого взгляда. Она во многих отношениях была экзальтированной и импульсивной особой, полагаясь не на рассудок, а на инстинкты; она была обделена расчетливостью, коей обладала ее соперница.

В ходе этих матримониальных игр шотландский посол сэр Джеймс Мелвилл был обязан следить за елизаветинским двором и сообщать информацию и сплетни. В мемуарах, написанных на заре XVII века, он кратко обрисовал разговоры с Елизаветой и ее поведение, которые раскрывают ее характер с очень интересной стороны. Она обсуждала с ним женский костюм различных стран и говорила, что у нее имеются «одеяния» из всех цивилизованных государств. Она доказала это, каждый день представая в новом платье.

Она спросила его:

— Какой цвет волос считается лучшим, и чьи волосы — вашей королевы или мои — лучше, и чьи волосы красивее?

Мелвилл на манер оракулов Сивилл ответил:

— Красота обеих — не самый худший из ваших грехов.

Елизавета настаивала на более конкретном ответе.

— Вы — самая прекрасная королева в Англии, наша же королева — самая прекрасная королева в Шотландии.

Она, однако, не была удовлетворена ответом Мелвилла. Он был вынужден высказать свое мнение.

— Вы обе — самые красивые леди вашего двора; вы самая белокожая, но наша королева в высшей степени очаровательна.

— Какая из нас, — спросила его Елизавета затем, — выше ростом?

— Наша королева.

— Тогда она слишком высокая, поскольку мой рост ни слишком высокий, ни слишком низкий.

Когда Елизавета поинтересовалась у Мелвилла о времяпрепровождении Марии, он ответил, что его госпожа иной раз любит сесть за лютню или верджинел. Елизавета спросила, умело ли играет шотландская королева.

— Достаточно умело для королевы, — ответил Мелвилл.

Затем последовал подстроенный спектакль. После ужина кузен королевы лорд Хансдон пригласил Мелвилла в уединенную галерею, обещая, что там посол услышит чарующую музыку. Он прошептал, будто бы раскрывая секрет, что там «королева играет на своем верджинеле». Несколько мгновений посол слушал, а затем весьма дерзко отодвинул гобелен, висящий над дверью в уединенное помещение, и увидел великую королеву за верджинелом. Она сидела к нему спиной, но повернула голову и изумилась, увидев посла; она встала, притворяясь смущенной, и сказала, что «не привыкла играть при людях, а лишь в уединении, чтобы отвести от себя тоску», и спросила:

— Как вы сюда попали?

Мелвилл ответил, что его привлекла сладкозвучная мелодия. Столь любезный ответ пришелся королеве по нраву. Она опустилась на подушку, а он преклонил колено. Затем она подала ему подушку под колено. Это было нарушением этикета, однако королева настояла. Она потребовала, чтобы он ответил «кто лучше играет — она или шотландская королева?». Мелвилл вручил пальму первенства ей. После этого она говорила с ним на французском, итальянском и голландском языках, чтобы доказать свое превосходство.

Двумя днями спустя она решила, что посол должен увидеть, как она танцует. После танца она снова возжелала узнать, которая из королев танцует лучше. Он ответил, что «моя королева танцует не столь искусно или величаво, как танцевала она». Под этим он подразумевал, что танец у Елизаветы был более манерным и подготовленным, чем у Марии.