– Ты же атаман, – тихо укорил брата Тарх. – Заставь! Принудь!

Михей горько рассмеялся:

– Зимой передерутся, перережутся от тоски и безделья. То я их не знаю!

– Что мир решил – то Богу угодно!

На небе висело красноватое в дымке солнце. Над бухтой кружили гусиные стаи, сбиваясь в тысячные косяки, на озерах пожелтевшей тундры сипло верещали утки. За кормой вытянутого на берег коча тускло розовела полоса нагнанного льда. С непонятным волнением в груди Стадухин сходил к каменным столбам. В скальные щели набился снег, теперь явно виделось, что носатые люди смеются. Он покачал головой, повздыхал, смиряясь с очередной неудачей. Вскоре задуло с востока – спутники, каменные столбы, море и сам Илья пророк были против похода к Погыче. Коч столкнули на воду, Селиверстов направил его в узкое разводье и вскоре льды за кормой сомкнулись, отрезав обратный путь. Весла громыхали по плавучим лепехам, судно обжимали источенные бока льдин, которые шевелились и скребли смоленые борта. Раздвигая их шестами, коч вывели на проходимую глубину. Селиверстов велел поднять парус. Судно двинулось в обратную сторону, на закат. Коряки со связанными ногами удивленно переглянулись, разом перекинулись за борт и, как дождевые черви в норы, ушли в черную воду. Атаман, глядя на сомкнувшиеся над ними льдины, печально обернулся к Бугру:

– Еще двое за нас с тобой! Только не смирились, как мы.

– Плохая примета возвращаться с полпути! – не ко времени возмутился Васька, кряхтя и напрягаясь на весле. Его никто не услышал.

Ветер менялся, гонял льды вдоль берега, то и дело приходилось просекаться. Оказалось, что по мелким заливам и устьям речек, мимо которых прошли с попутным ветром, много станов. Их жители, высмотрев терпящих бедствия, нападали, чтобы пограбить. Стадухин со своими людьми отбивался, ходил на погромы, находил в юртах моржовые кости, подбитые ими лыжи и нарты. Не раз его спутники встречали на коренном берегу и островах залитые водой землянки, укрепленные толстыми деревьями и костями. Они были не такими, как жилье здешних жителей, и, по их словам, оставались с давних времен от бородатых зверобоев, живших у моря. Воевать было некогда. Устав от тягот пути, нападений и погромов, Стадухин не аманатил, не требовал ясак, не говорил государева слова и не звал под царскую руку.

– Другим летом! – оправдывался перед спутниками.

Путь на восход от Колымы был пройден всего за семь дней, в обратную сторону, только до Чаунского залива, богатого рыбой и птицей, шли две недели. Здесь ватагу стали догонять холода: розовое от вечернего солнца разводье к утру покрывалось тонким льдом: зима уже откровенно запускала когти в недолгую полярную осень. Дальние вершины Великого Камня белели снегами. Кажется, за одну ночь пожелтели листья на прибрежном ивняке и березках, в другую – покрылись инеем. Каждый день был дорог. Спутники Стадухина отъелись, пополнили припас рыбы и воды в Чаунском заливе и заспешили к Колыме знакомым путем. Юша Селиверстов, удивляя мастерством, словно загодя чуял перемены ветра и вел судно в такие дни, когда другие мореходы обычно отстаивались.

Седьмого сентября, перед Рождеством Богородицы, едва ли не в последний день, когда еще можно было войти в дельту, потрепанное штормами и льдами судно приткнулось к берегу Стадухинской протоки. Запах прелого ивняка, торфа, винный дух гниющего плавника, вид курной избы, из волоковых окон которой шел дым, ненадолго сделали лица людей радостными и оживленными. Здесь стояли знакомый коч Федьки Катаева и еще три торговых судна. Федька по-хозяйски вышел из зимовья.

– Что, Михайла, дошел ли до Погычи? – спросил, приветливо улыбаясь, будто не помнил ни злых слов, сказанных в начале лета, ни отобранной у него муки.

Стадухин поприветствовал его, но не ответил: походя в суете сделать это было непросто, но спросил о том, чем мучился весь обратный путь:

– Из дежневского полка кто вернулся?

– Не слыхал, – насмешливо прокудахтал Федька. – Оголодали, поди, в море? – продолжал расспрашивать о походе. – А у меня хлеб, мед, постное масло… Поменяю на рыбий зуб и соболей!

Из зимовья вышли три торговых человека. Двое прибыли на Колыму в прошлом году, их лица Михей помнил смутно, дел с ними не имел, третьего вовсе не знал.

– Ржи можно купить, – ответил осторожно. – Проелись. Почем продашь?

– Девять рублей за пуд! – злорадно сверкнул глазами Федька.

– Что так дорого? Летом по пяти рядились. Теперь промышленные ушли, спрос малый. Зачем ее в зиму гноить?

– До весны продам! – уверенно заявил бывший казак.

Про муку, которую отобрали по кабале на купца Свешникова, он не упоминал, про насильственный обмен кочей помалкивал. Потрепанное судно было вытянуто на берег. Люди разбрелись. Закурилась баня. Моржовые клыки были перенесены в избу. Юша Селиверстов неотступно находился при них, пересчитывал и взвешивал. Кости оказалось меньше десяти пудов. После вычета десятины и вклада в Спасский монастырь, который, моля Бога о помощи, соборно обещали в трудные дни, было добыто по двенадцать гривенок на каждого – пуд муки по ярмарочнм ценам.

– Надо ржи купить на всех! – подступились к атаману спутники по походу. В их лицах уже не было радости, что Божьей милостью вернулись живы.

– Надо! – согласился он.

– Так скажи Юшке, – с вызовом глядя на него немигающими глазами, поторопил Пашка Кокоулин.

Стадухин в сопровождении беглых казаков вошел в зимовье. Целовальник долго спорил и отнекивался, говорил, что кость государева, другим продавать ее не велено, убеждал потерпеть ради воеводской награды, которая будет больше, чем выгода со здешнего торга.

– Воевода если и пришлет награду, то через два-три года, – зловредно прошипел Пашка Кокоулин. – А есть хочется сейчас.

– Вы же хотели у государя прощение выслужить! – напомнил беглым Селиверстов.

– В другом месте выслужим! – отрезал Кокоулин.

Они с Ветошкой, давно отколовшиеся и переметнувшиеся к колымскому приказному Власьеву, решили вернуться к нему на службы. По общему тебованию Юша вынужден был отдать паевую долю. Большей частью ее выкупил случившийся здесь торговый человек Михайла Баев, родственник и приказчик купца Александра Баева. То, что он недавно прибыл на Колыму, видно было по его восторженному лицу, какие бывают у приезжих, еще не остывших от слухов и домыслов. С довольным видом оглядев предложенные на мену клыки, он согласился дать муку дешевле других торговых людей. С ним Стадухин и ударил по рукам.

В зимовье было тесно и многолюдно. Торговые люди Анисим Костромин и Михайла Захаров быстро собрались и на своих кочах отправились к Нижнему острожку. Беглые казаки, озлобившиеся на Стадухиных из-за неудачного похода, ушли с ними. Народу убыло наполовину. И тут, будто в отместку за летний грабеж, из Федьки посыпались колымские новости, одна хуже другой. Еще 20 июня, перед выходом Стадухинского отряда казаки поймали на Анюе мужика с размалеванным лицом. «Писаные рожи» – ходынцы иногда бывали на нижнеколымских ярмарках, а этот сказал, что пришел с Анадыря через горы. Его сородичи издавна выбирались сюда известными им аргишами. Эта весть быстро облетела русские остроги и зимовья. Состоятельные торговцы Матвей Кашкин, Матвей Коткин, Анисим Костромин, Михей Захаров загорелись идти на Анадырь сухим путем. Чтобы избежать беззакония, они подали челобитную сыну боярскому Василию Власьеву с просьбой отпустить с ними служилого и объявили «прибыль государю» с новой реки – сорок соболей.