И решил Безродный: надо затихнуть на время, чуть дать слабинку вожжам. На панты повысить цены, сбросить цены на товары. А тут черт дернул с этими конями и овсами.

Дома снова сорвался, чтобы на ком-то излить гнев. Заревел, затопал ногами, разогнал всех работников, накинулся на Груню, но та спокойно ответила:

– Знаешь, Степан, невмоготу мне с тобой жить. Не могу я больше выносить всего. Убью я тебя, Степан! Ночью заколю ножом – и не пикнешь. А нет, то пристрелю. Ведь я знаю, что уйти мне от тебя – значит убить себя. Я же хочу жить. Ить я света-то белого не видела. То бедность, то богатство, от которого тошнит. Кусок в горло не идет. От всего кровью пахнет. Тошно!

– Я вперед тебя убью!

– Меня ты трусишь убить, Степан! Видела, давно метил, но трусишь. Я и мертвая истерзаю твою душу. Потом сведу тебя с ума.

– Сука ты, а не баба. Другая бы радовалась такой жизни, а ты нос воротишь.

– Ворочу, потому что за каждым грошом стоит чья-то, смерть. Если бы все это нажили мы с тобой по чести, то радовалась бы, а уж любила бы тебя – не обсказать. Завидую нашим бабам: хоть и гнутся на пашнях, работают не покладая рук, но честны, не запятнаны убийством. А я запятнана, хотя бы потому, что живу с тобой. И не каждому скажешь, как тяжка моя жизнь.

– А если я тебя отпущу?

– Отпустишь? Ты уже говорил об этом. Я еще чуток подожду. Чует мое сердце, что скоро Дьявол тебе хрип перехватит. Его видели за околицей. Он по твою смертушку пришел, долги взять возвратился. Ха-ха-ха! – жуткий смех качнул Безродного.

Бросился на Груню, но та выхватила браунинг и спокойно сказала:

– Не мечись. Бить не дамся. Еще шаг – и…

Безродный сник. То, что Груня сейчас не промажет, – не сомневался. Она из этого пистолетика каждый день набивает руку. Не промажет. Круто повернулся и вышел из горницы.

– Так-то лучше. Но про Дьявола не забывай.

Пора сенокосная, тяжкая, нудная, но любит ее мужик. С детства полюбил он эту пору: запах трав, вжиканье кос, крепкий сон под травяной крышей. На покосе и тучки виднее, потому что посматривает на них мужик, как бы тучка не смочила гребь. А уж мечтам… Им конца и края нет. Хорошо после обеда прилечь в тени, слушать перезвон кузнечиков, щебетание птиц, на опаленном солнцем лице чувствовать тихую ласку ветра. Задремать. Уснуть освежающим сном. Пусть звенят кузнечики, бежит своей дорогой Земля, несет мужика в царство радости. А потом, после сна, отбил косу и пошел махать да поигрывать ею. Послушно ложатся к ногам травы, позади ровные прокосы. А здесь, в Приморье, травы душистые; бывает, и с полынной горечью. Но где такие травы, где такая жизнь, чтобы чуть-чуть, да не горчили?…

Розов первый ушел на свой покос. Решил пока построить шалаш, а уж потом привезти сюда семью и работников. Заодно и травостой посмотреть. А травостой был на загляденье: пырей в рост, разнотравье выше колена. Не удержался, сделал прокос, другой, третий. Сгоношил шалаш, а тут и ночь пришла. Забрался в шалаш, заснул. А с полуночи начали наползать на звезды тучи, пошел дождь. Вначале робкий, а потом разошелся, разгулялся и полил тугим потоком. Речки в этих горах, как говорят мужики, уросливые, враз вспенились, ключик вышел из берегов и затопил шалаш. Розов проснулся оттого, что под его бок затекала вода. Собрал свой скарб и бросился в сопку. Там до утра дрожал под дождем и ветром. Чуть свет бросился к реке, а ее не узнать: взбурлила, катила вскачь свои воды, гремела перекатами, норовила выйти из берегов. Лодка болталась, привязанная к кусту, вот-вот затопит ее. Прыгнул в лодку, вычерпал воду, оттолкнулся шестом и погнал ее к другому берегу. А тут наперерез коряга. Хотел увернуться – не успел, коряга ударила в борт, и Розов полетел в кипень диких волн. Плавать он не умел и тут же начал тонуть, шлепал по воде руками, орал:

– Тону-у-у-у-у! Спаси-и-те! – Но голос его запутался в реве реки.

Мимо плыло что-то черное. Розов выбросил руку и ухватился за мокрую шерсть. «Медведь!» – мелькнуло в голове, но руки не отпустил. И так они доплыли до берега. Выбрались на косу. Розов, отплевываясь водой, отполз к кустам. Повернулся, чтобы посмотреть на своего спасителя, – на косе лежал Черный Дьявол! Он тяжело дышал, тоже хакал, и ему попала вода в легкие. Посмотрел и он на человека, медленно поднялся и побрел в кусты.

– Дьявол! Дьявол! – начал звать Розов, чтобы как-то отблагодарить собаку.

Но пес даже не обернулся и скрылся за кустами тальника.

Ливень прошел, небо очистилось от туч. Розов приплелся в деревню и рассказал про свое невероятное спасение. Мужики пожимали плечами, не верили. Не верили и в то, что пес – дьявол. Федька Козин усмехнулся и сказал:

– И все же он дьявол, потому как спасал дьявольскую душу. Боись, Розов, теперь твоя душа в его плену.

Шутку никто не поддержал.

Все объяснялось просто. Когда Буран жил у Макара, он часто купался с детьми. Они, бывало, в шутку кричали ему, что кто-то тонет. Мальчишка начинал бить по воде руками, орать. Пес тут же бросался на крик и помогал мальцу добраться до берега. Бросился и на крик Розова. Он был у его шалаша. Был не случайно, со дня гибели своей подруги он искал встречи с Федькой, крутился около деревни. Розова он не знал, не подошел к нему. Встретить же одного Федьку ему не представлялся случай. То он на полях с сестрами и матерью, то среди мужиков в деревне.

Однажды, подобравшись к задам огородов, Дьявол видел, как его друг чистил винтовку, долго и тщательно собирал котомку, мазал дегтем ичиги. Вот так же когда-то собирался Макар на охоту, а Буран не спускал с него глаз, прыгал от радости, лаял, скулил от нетерпения. Скорей на охоту!.. Но тут Федьку позвали в дом.

И до Безродного дошел слух, что Козин идет корневать. Слышал он, что и другие охотники за женьшенем собрались, Это усложняло охоту. Да и Цыган, живущий в Ольге, кутил, спаивал уездное начальство, а оно было падко на дармовую выпивку. Через него шла вся контрабанда в Японию, Корею, Китай. Особенно много шло ее в Японию, там и корень женьшень дороже, пушнина в цене. На эти шалости сквозь пальцы смотрело купленное уездное начальство.

…Три дня шли корневщики. Остановились в среднем течении реки Медведки. Кругом тайга. Косматые кедры обступали, веснушчатые березки прятались под их корнями, разлапистые липы отвоевали себе место среди этой первозданности, клены, орешник, перепутанные тугими лианами лимонника, винограда. По небу плыли неспешные облака, будто лень им куда-то плыть, но ветерок подгоняет.

Остановились у ключа, расчистили место и начали ставить коряной шалаш, обычное жилье корневщиков. Делали шалаш со всеми удобствами: подстилка из папоротника – под низ; место для просушки портянок, для продуктов лабазик, ведь здесь жить и работать…

В тайге еще мало было осенних примет, пахло летом, но в кленах и на листве берез уже появились красные уголья, золото.

Все это радовало Козина, радовало и то, что охотники поверили ему, взяли с собой, чтобы раскрыть тайну тысячелетий.