– Понятно, что отмена десятичного сбора была особенно чувствительна господину аббату, – сказал принц Поа, язвительно улыбаясь. – Но ведь граф Сийес – освободитель третьего сословия, а для такого счастия можно принести некоторые жертвы из своего кошелька!

– Нет, милостивые государи, – с живостью вставая с места, произнес Сийес. – Не денежный интерес, а моя ненависть к землевладельцам заставляет меня смотреть на отмену десятичного сбора, как на несправедливость! Это значит отнять собственность у духовенства, чтобы ею еще более обогатить помещиков. Что тут общего с третьим сословием? Ах, они хотят быть свободными, а не умеют быть справедливыми.

– Верьте мне, все это ночное заседание есть не что иное, как интрига герцога Орлеанского! – воскликнул Мирабо своим громовым голосом. – Господа Ноайль и Эгильон, как я доподлинно знаю, ежедневно обедали у герцога и у его лакомого стола состряпали весь план. Герцогу не удалось его намерение провозгласить себя наследником престола, потому что 17 июля король сумел вовремя прибыть в Париж и доверчиво отдать себя в руки народа. И вот теперь герцог действует отменой дворянских привилегий, чтобы создать бесконечный хаос и в мутной воде выловить свою корону. Нужно будет пояснее предостеречь народ от этого рыбака!

Граф де ла Марк, несколько встревоженный, тихо просил графа Мирабо помнить, что герцог, обещавший зайти по окончании заседания, может ежеминутно появиться и прибавил, что особое желание герцога – застать графа Мирабо, с которым ему уже давно хотелось бы познакомиться.

Мирабо поклонился, бросив удивленный вопросительный взгляд на графа. Аббат Сийес удалился, а за ним вскоре и все остальные гости. Граф Мирабо остался вдвоем с графом де ла Марк. Это было приятною для обоих случайностью, дававшею им возможность откровенно поговорить о многом, что лежало у них на сердце и с некоторых пор все более и более сближало их.

Искренний и деятельный друг королевского дома граф де ла Марк старался входить в сношения с влиятельными членами противных партий, не без намерения, конечно, приобрести приверженцев и перебежчиков в роялистский лагерь.

По удалении прислуги граф де ла Марк дружески подсел к Мирабо, с нетерпением ожидавшему его объяснений.

– Любезный граф, – сказал де ла Марк, – поговорим теперь о нашем деле, которое, верьте мне, еще ближе моему сердцу, чем вашему. Как я уже сообщил вам, через графиню д’Оссуна я довел до сведения королевы о моих сношениях с графом Мирабо с намерением обратить этот величайший талант национального собрания на пользу короля и королевской власти, что отвечает и его собственному расположению. Скоро и министры, прибавил я, будут вынуждены сообразоваться с мнениями графа Мирабо, если захотят удержаться у власти.

– Великолепное вступление, мой дорогой друг! – с живостью воскликнул Мирабо. – Что же сказала на это королева?

– Ответ ее был еще пока весьма неблагоприятен, – мягко возразил де ла Марк. – Королева высказала уверенность, что мои сношения с графом Мирабо преследуют наилучшие цели; однако же она не думает, чтобы я успел чего-либо достигнуть у него, а равно не думает, чтобы министры короля искали когда-либо поддержки графа Мирабо. «Я полагаю, – произнесла королева, – что мы никогда не будем столь несчастливы, чтобы иметь эту крайнюю, тяжелую необходимость прибегать к защите графа Мирабо».

Мирабо, смущенный, молчал минуту, а потом тихо сказал:

– Неужели королева питает ко мне такое непреоборимое отвращение? Для меня было важно, чтобы она знала, что имеет в национальном собрании глубоко преданного друга, на которого может рассчитывать. Вот почему я просил вас при случае шепнуть ей это. Я верный друг монархии, как не раз уже сообщал вам. Другого спасения, однако, не вижу, как только в том, чтобы свобода пустила глубокие корни в королевскую власть и чтобы интересы народа и престола слились воедино. Я избрал бы эту дорогу спокойно для себя самого, не заботясь вовсе о дворе, если б прекрасный, печальный облик, не получающий более от короны ни одного радостного луча, день и ночь не напоминал мне о себе и не стоял перед моим душевным взором. Вот единственно, что побудило меня просить вашего посредничества к тому, чтобы в замке смотрели на меня, как на друга, а не как на врага! Если же королева не обладает достаточно тонким слухом, то все останется по-старому.

– Прежде всего нужно немного терпения, – возразил де ла Марк спокойно и мягко. – Скоро, верьте мне, король и королева будут преисполнены самою горячею благодарностью к вам. Одна только ваша титаническая сила, действуя осторожно, может развить и утвердить современные идеи свободы в монархическом направлении. Я никогда не позволил бы себе намекнуть вам даже на это, если бы не видел, что ваш чудный талант клонится к тому, чтобы быть нашим спасителем. Королева сделалась недоверчива и подозрительна, но она откроет свое сердце, как только ваши действия в пользу монархии станут ясны, как солнце. Двор будет вам обязан своим спасением и, конечно, выразит вам всю свою благодарность.

– Разве я требую благодарности? – воскликнул Мирабо с горячностью. – Вы знаете, что с трибуны я говорю только то, что у меня на сердце; иначе не скажу ни слова. Действуй я из-за выгод, то мне незачем было бы делать столько усилий, чтобы побороть трудности, разделяющие меня с двором. Я получил бы эти выгоды от герцога Орлеанского, который чуть ли не ежедневно предлагает мне их. Стоило бы только помочь вкатить тележку в ту революционную грязь, где ничего бы другого не осталось, как избрать герцога Орлеанского регентом Франции. Но векселя герцога, почти уже всунутые в мой карман, не нравятся мне, несмотря на все мои долги и нужды. Да, семейные дела мои вновь запутываются. Отец мой оставил мне ренту в 50 000 ливров, но на основе родовых имений, что породило споры о наследстве с братьями и сестрами, и они начали даже процесс против меня. Тем временем я без денег, хотя некоторые считают меня обогащенным щедрыми подкупами. Между тем в моих карманах царствует добродетель монаха, не имеющего права обладать земными богатствами. Бывают дни, когда мне нечем слуге заплатить, а депутатская диета часто печальным образом напоминает о том, что на свете есть вещь, которую зовут деньгами.

– Мне кажется, что я набрел на умную мысль, – сказал граф де ла Марк, с улыбкой и глубокомысленно приложив указательный палец к носу. – Но вы должны, граф, сперва дать мне обещание, что во всех делах, похожих на нужду в деньгах, вы будете обращаться только ко мне и больше ни к кому. В таком случае мне доставит величайшее удовольствие предложить вам ежемесячно взаймы пятьдесят луидоров, которые при депутатской диете будут, быть может, достаточны пока на текущие расходы. Что же касается долгов, то я посоветовал бы вам отсрочить их уплату до того времени, когда вы вступите во владение имуществом вашего отца, что может послужить вполне верным обеспечением для ваших кредиторов. Позволяете ли мне служить вам таким образом?

– Вижу, что вы друг, каких мало, – сказал Мирабо, быстрым движением крепко пожимая ему руку. – Принимаю ваше предложение и тем самым становлюсь крепостным вашей дружбы.

– Между тем крепостничество есть то, с отменой чего я всего более согласен, – ответил улыбаясь де ла Марк. – Итак, что бы ни постановило сегодня ночью национальное собрание, мы с вами будем защищать короля и монархию на основе самых широких вольностей. Если бы я как старый воплощенный аристократ и не любил некоторых из них, то все-таки охотно примирюсь с ними, если благодаря им вознесется и усилится королевская власть.