– Говорят об одном лишь «veto», – сказал со смущением Мирабо, напрягая свой тонкий слух. – Народ действительно сделал громадные успехи. Я никогда не думал, что он так глубоко вникает в идею конституции и что там, где еще недавно стояли баррикады, теперь раздаются философские диспуты!

– Народ не знал вначале, что такое «veto», – сказал с усмешкою Клавьер, – но друзья наши, исколесившие вчера весь город, постарались ему объяснить это. Так, один блузник на улице Сен-Дэни, с которым я долго философствовал, серьезно и дружески спросил меня, из какого, собственно, округа господин Вето, и отчего его лучше не повесят на первом попавшемся фонарном столбе?

С величайшим трудом пробирался экипаж среди все увеличивавшихся народных масс на маленькую улочку, примыкавшую к бульвару Пуассоньер. Народ узнал Мирабо и скоро окружил карету, сопровождая ее всевозможными восклицаниями, частью выражавшими национальную любовь к знаменитому депутату, частью же звучавшими странно и неприязненно.

То был ропот, где слово «veto» сливалось с именем графа Мирабо, а в глубине слышалось тихое ворчание, что если Мирабо за короля, то он не может уже более быть за народ. Уловив эти слова, Клавьер сильно толкнул Мирабо, что заставило его очнуться от глубокой задумчивости, в которую поверг его этот народный голос.

В эту минуту они подъехали к дому госпожи Ле-Жэ. Мирабо заметил, что народная толпа, внимательно следовавшая за ним, наступала все ближе, и в ту минуту, когда он выходил из экипажа, совсем приблизилась к нему. Были тут знакомые лица из народа, с которыми Мирабо встречался уже ранее и влияние которых в клубах и на улицах признавал значительным. Он с удивлением заметил, что многие серьезные, взволнованные лица явно выражали желание заговорить с ним.

Один старик-рабочий, взяв руку Мирабо, крепко держал ее в ту минуту, когда Мирабо хотел войти в лавку госпожи Ле-Жэ.

– Господин граф, – сказал рабочий, склоняясь почти до земли, – вы отец народа и должны спасти нас. Если вы не защитите нас от этих несчастных, желающих предать нас в руки деспотизма, то мы погибли. Если король получит право «veto», то не нужно нам национального собрания; мы останемся рабами по-прежнему!

Мирабо ближе посмотрел на говорившего и увидал в глазах его слезы. Он быстро исчез в толпе после того, как Мирабо потряс его руку, стараясь успокоить несколькими легкими словами. Подошли еще другие и, почти преклоняя перед ним колени, умоляли его не допускать дарования королю абсолютного «veto». И этим людям Мирабо обещал сделать все согласно их желанию.

– Вы делаете себе преувеличенные представления, напрасно пугающие вас, друзья мои, – сказал он. – Вам следует положиться на меня и верить, что я всегда буду иметь в виду ваши истинные интересы, где бы и как бы я ни возвышал голоса.

Бурный возглас одобрения вырвался из массы, и казалось, что народ вновь хочет предаться своим восторгам по отношению к Мирабо, Но в ту же минуту из глубины донесся до него резкий свист. Со смущением поглядел он туда и, казалось, узнал несколько знакомых лиц из клубов, враждебно и с угрозой смотревших на него.

Тут раздался громкий голос человека, вскочившего на фонарный столб для произнесения речи.

– «Veto» – чудовище, которое должно проглотить всех нас! – вскричал он неистово. – У этого чудовища когти тигра, которыми оно разорвет державную власть народа. У него ядовитый зуб змеи, из которого оно вольет по капле яд в нашу юную свободу, и она засохнет прежде, чем успеет вырасти в мощное и для всех нас питательное дерево.

– Пусть эта пышная речь послужит нам навесом, под защитою которого мы проскользнем в магазин! – сказал Мирабо.

Госпожа Ле-Жэ, давно уже заметившая их прибытие, открыла дверь магазина и быстро впустила друзей. Они приветствовали красивую ветреницу с серьезностью, в которой она, по-видимому, со стороны Мирабо в особенности, не привыкла.

Догадываясь о целях этого посещения, она сразу встала в положение, готовое к защите. Встав среди комнаты с дерзко скрещенными руками, она в вызывающей, почти величественной позе ожидала не совсем приятных для себя заявлений этих господ.

Мирабо казался рассеянным и несколько раз прошелся взад и вперед по комнате, разглядывая расставленные по стенам книги.

– Вы теперь хорошо снабжены литературными новостями, мадам Ле-Жэ! – сказал он, обращаясь к ней и вытаскивая одну книгу. – Не можете ли вы показать мне теперь же наши конторские книги по газете «Courrier de Provence», чтобы я мог видеть, не к убытку ли вашему ведется дело. Вперед же я хотел бы приобретать у вас все на наличные, как, например, это хорошенькое издание «Опасных связей»[25].

Госпожа Ле-Жэ, казалось, была не в силах более сдерживать своего возбуждения. Дрожа от гнева, выступила она вперед и, размахивая сжатыми кулаками, воскликнула резким голосом:

– Господин граф и вы, милостивые государи, которые своими злыми и порочащими короля статьями провалили весь «Courrier de Provence», так что я не считаю достойным употреблять его даже для вытирания зеркальных стекол в моем магазине, вы желаете проверять мои книги, чтобы уличить меня в неправильных действиях? Никаких книг для вас я не веду. Я честная женщина, и если вы будете продолжать раздражать меня, то я сегодня же возьму себе двух новых редакторов, которые уже добивались от меня получения газеты. Да, есть писатели, кроме вас. В Париже довольно людей, которые за хорошие деньги изложат на бумаге порядочные мысли. Например, господин Гирандэ, еще весьма молодой человек, но замечательный ученый, с которым вы, надутые кропатели, и в сравнение идти не можете. С сегодняшнего же дня Гирандэ будет редактировать мой «Курьер». А теперь прошу немедленно меня оставить, а то я, пожалуй, упаду в обморок от злости, если дольше буду видеть вас перед собою. Или же прибегну к моим правам хозяйки дома, для чего ни в охоте, ни в силе недостатка у меня не будет. Убирайтесь вон! Рукам моим хочется летать, и я не ручаюсь, что они не залетят в лицо одному из вас!

Это возбуждение фуриеподобной женщины произвело такое комическое впечатление на женевцев, что, разразившись громким смехом, они с шутовским видом приготовились бежать. Негодование Мирабо, готовое разразиться, было почти побеждено этою веселостью друзей.

– Пойдем, здесь действительно град и буря слишком сильны, – сказал Мирабо, движением руки равнодушно прощаясь с дрожащей еще от бешенства госпожей Ле-Жэ. – Я сам устрою дело, положитесь только на меня. Все жалобы будут удовлетворены.

Дюмон и Дюроверэ заявили, что они покидают газету и не хотят более принимать в ней никакого участия.

– Господин Гирандэ будет редактором! – воскликнула вслед удаляющимся приятелям Ле-Жэ со сверкающими гневом глазами.

На улице тем временем возбужденная толпа рассеялась. Все было здесь, по обыкновению, тихо и пусто. Женевцы расстались теперь с Мирабо, чтобы еще остаться по некоторым делам Париже, а не возвращаться с ним в Версаль.