и как сидеть.

Случилось Соловью на шум их прилететь.

Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье.

«Пожалуй,— говорят,— возьми на час терпенье,

Чтобы Квартет в порядок наш привесть:

И ноты есть у нас, и инструменты есть,

             Скажи лишь, как нам сесть!»

«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье

             И уши ваших понежней,—

             Им отвечает Соловей,—

             А вы, друзья, как ни садитесь,

             Всё в музыканты не годитесь».

ЛИСТЫ И КОРНИ

                    В прекрасный летний день,

               Бросая по долине тень,

Листы на дереве с зефирами шептали,

Хвалились густотой, зеленостью своей

И вот как о себе зефирам толковали:

«Не правда ли, что мы краса долины всей?

Что нами дерево так пышно и кудряво,

               Раскидисто и величаво?

               Что б было в нем без нас? Ну, право,

Хвалить себя мы можем без греха!

               Не мы ль от зноя пастуха

И странника в тени прохладной укрываем?

               Не мы ль красивостью своей

        Плясать сюда пастушек привлекаем?

У нас же раннею и позднею зарей

               Насвистывает соловей.

                        Да вы, зефиры, сами

               Почти не расстаетесь с нами».

«Примолвить можно бы спасибо тут и нам»,—

Им голос отвечал из-под земли смиренно.

«Кто смеет говорить столь нагло и надменно!

               Вы кто такие там,

Что дерзко так считаться с нами стали?» —

Листы, по дереву шумя, залепетали.

                     «Мы те,—

               Им снизу отвечали,—

     Которые, здесь роясь в темноте,

     Питаем вас. Ужель не узнаете?

Мы корни дерева, на коем вы цветете.

               Красуйтесь в добрый час!

Да только помните ту разницу меж нас:

Что с новою весной лист новый народится,

     А если корень иссушится,—

     Не станет дерева, ни вас».

ЛЕБЕДЬ, ЩУКА И РАК

             Когда в товарищах согласья нет,

                    На лад их дело не пойдет,

      И выйдет из него не дело, только мука.

             Однажды Лебедь, Рак да Щука

             Везти с поклажей воз взялись,

      И вместе трое все в него впряглись;

Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу!

Поклажа бы для них казалась и легка:

             Да Лебедь рвется в облака,

Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.

Кто виноват из них, кто прав,— судить не нам;

             Да только воз и ныне там.

ПРУД И РЕКА

«Что это,— говорил Реке соседний Пруд,—

      Как на тебя ни взглянешь,

      А воды всё твои текут!

Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?

      Притом же, вижу я почти всегда,

             То с грузом тяжкие суда,

      То долговязые плоты ты носишь,

Уж я не говорю про лодки, челноки:

Им счету нет! Когда такую жизнь ты бросишь?

             Я, право, высох бы с тоски.

В сравнении с твоим, как жребий мой приятен!

             Конечно, я не знатен,

По карте не тянусь я через целый лист,

Мне не бренчит похвал какой-нибудь гуслист:

             Да это, право, все пустое!

Зато я в илистых и мягких берегах,

             Как барыня в пуховиках,

             Лежу и в неге и в покое;

                    Не только что судов

                         Или плотов

      Мне здесь не для чего страшиться:

Не знаю даже я, каков тяжел челнок;

             И много, ежели случится,

Что по воде моей чуть зыблется листок,

Когда его ко мне забросит ветерок.

Что беззаботную заменит жизнь такую?

             За ветрами со всех сторон,

Не движась, я смотрю на суету мирскую

             И философствую сквозь сон».

«А философствуя, ты помнишь ли закон? —

             Река на это отвечает,—

Что свежесть лишь вода движеньем сохраняет?

             И если стала я великою рекой,

Так это оттого, что, кинувши покой,

             Последую сему уставу.

                    Зато по всякий год

      Обилием и чистотою вод

И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу,

И буду, может быть, еще я веки течь,

Когда уже тебя не будет и в помине

      И о тебе совсем исчезнет речь».

Слова ее сбылись: она течет поныне;

      А бедный Пруд год от году все глох,

      Заволочен весь тиною глубокой,

             Зацвел, зарос осокой

      И, наконец, совсем иссох.

Так дарование без пользы свету вянет,

             Слабея всякий день,

      Когда им овладеет лень

И оживлять его деятельность не станет.

ТРИШКИН КАФТАН

      У Тришки на локтях кафтан продрался.

Что долго думать тут? Он за иглу принялся:

      По четверти обрезал рукавов —

И локти заплатил. Кафтан опять готов;

      Лишь на четверть голее руки стали.

             Да что до этого печали?

      Однако же смеется Тришке всяк,

А Тришка говорит: «Так я же не дурак

                   И ту беду поправлю:

Длиннее прежнего я рукава наставлю».

             О, Тришка малый не простой!

         Обрезал фалды он и полы,

Наставил рукава, и весел Тришка мой,

             Хоть носит он кафтан такой,

             Которого длиннее и камзолы.

Таким же образом, видал я, иногда

                    Иные господа,

             Запутавши дела, их поправляют,

Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

ПУСТЫННИК И МЕДВЕДЬ

Хотя