Кречет не ошибся: в кухне пахло сыростью. И ничего похожего на Кларину кухню: огромное помещение, разгороженное на три части, и потолок уродский, чересчур высокий. В одной части – кухонный стол, самый простой, деревянный, весь в рубцах от ножа, и уродливые, в грязных пятнах буфеты. Клара подозрительно осматривалась. К Ревиру подошел негр в белом и что-то ему сказал. Мальчики сняли куртки, стояли и не знали, что делать дальше. Клара остановилась у холодильника – он был совсем новенький – и, кажется, хотела в него заглянуть, но передумала. Рядом другой холодильник – старый, грязный, облупленный – и безобразная старая плита, огромная, как паровоз. Клара все осматривалась по сторонам и хмурилась, будто сердилась, что ее обманули.

Негр взял у них пальто и куртки. Клара опять беспокойно отвела волосы со лба. Все прошли за негром в другую комнату – узкую, розовую, в ней опять буфеты, на полках за стеклом – тарелки, чашки, еще какая-то посуда, все вперемешку. К стене придвинут еще один стол, на нем тоже посуда, облупленная, в трещинах.

– Сюда, – тихо сказал негр, отворил дверь и пропустил их.

Они очутились в комнате, у которой одна стена, вся стеклянная, выпятилась наружу, и за нею виден сад; стоит длинный блестящий стол, тяжелые приземистые стулья, а пол – как зеркало. Кречет никогда такого пола не видал: весь узорчатый, из маленьких квадратиков, и каждый квадратик так и сверкает.

– Как чудно пахнет. Цветы здесь, что ли, гниют, – сказала Ревиру Клара.

У Кречета сильно забилось сердце. Сейчас что-то случится, что-то кроется в гнетущей роскоши этого дома, и от этого никуда не денешься. Клара хотела взять его за руку, но он отодвинулся. Она опять надела белые перчатки, одна перчатка уже немного запачкалась. Наверно, тот негр видел, что у матери перчатка запачканная, и подумал что-нибудь такое… и ведь ему никто не может помешать, прямо зло берет! И наверно, он заметил, как неловко ступает Кречет, будто сам знает, что здесь ему не место. Где-то слышны голоса, шаги на лестнице… Кречет замешкался.

– Не отставай, Кристофер, – сказал Ревир.

Кречет пошел за матерью. И тут Джонатан наклонился и, в точности подражая Ревиру, прошептал:

– Ублюдок Кристофер!

Рядом шел Роберт, он даже хихикнул от неожиданности, но отец оглянулся – и Роберт мигом притих. Кажется, он даже попытался всосать обратно смешок, который у него уже вырвался.

Торопливо прошли еще одну комнату. Кречет как сквозь туман увидал рояль, вазы с цветами – пахло до тошноты сладко, – камин в раме темного мрамора, мебель, на которую смотреть и то страшно, такая она солидная, богатая. А занавески на окнах прозрачные, совсем бледные, точно привидения, и воздух насыщен влагой, какая-то в нем вялость, но не лень, вялость – и в то же время тревога. Навстречу Ревиру идет женщина в сером платье. Идет через просторную прихожую – высоченную, в два этажа, высоко над головой, под потолком второго этажа, окна с разноцветными стеклами; Клара загляделась на все это и чуть не забыла поздороваться с женщиной в сером. Женщина сперва показалась молодой, потом – старой: лицо у нее накрашено, нарумянено, но краска местами смазалась; она остановилась рядом с Кларой, и сразу видно – устала.

– Это и есть Кристофер? – сказала она. Кристофер?

На глазах у нее слезы. Она хотела его поцеловать – эта женщина, которую Кречет видел первый раз в жизни, но на миг замялась, и, когда все-таки поцеловала, это уже ничего не значило. Ревир стал объяснять Кречету, кто она, но Кречет не слышал. Сердце так и стучало. Хорошо бы смотреть на что-нибудь одно – на губы этой женщины (она что-то говорит), или на огромный тяжелый ковер (а может, это и не ковер), которым завешена одна стена, или на вазы, на которые раньше загляделась Клара… смотреть куда угодно, лишь бы не думать о том, что может случиться. Появились еще какие-то люди. И все похожи на Ревира, у всех такая же походка. Мужчины подходят непринужденно, сразу видно – тут все свои и не слишком друг другу интересны. Оттого, что кто-то умер, они сейчас стали помягче, медлительней, терпимее, но они с этой смертью уже освоились и не прочь поговорить о чем-нибудь другом.

– Это моя жена Клара…

– Это Кристофер…

Так их всех шепотом перезнакомили. Женщины были все надушенные, печальные. Один мужчина стоял и рассеянно потирал себе грудь, как будто минутой раньше ему было больно и он уже об этом забыл.

– Да. Что ж, – вздохнул кто-то.

Все медленно двинулись дальше, и Кречет с ними. Клара идет немножко в стороне, и как-то она не похожа на других женщин; может, не надо ей было надевать голубое платье. Уж очень она молодая, подумалось Кречету. Такой уж воздух в этом доме, и у всех женщин на лицах морщины, от этого Клара становится слишком молодая и видно, что ей тут делать нечего. Он поднял глаза – до чего же высокий потолок, а с потолка на тяжелой цепи свисает хрустальная люстра. На что ни поглядишь, все начищенное, тяжелое, прямо давит.

Вошли в комнату вроде огромного коридора, где понаставили стульев. Полно народу. Кречет скорей поглядел вперед – вот оно: блестящий черный ящик. Гроб. Никак не оторвать глаз… тут он наткнулся на Роберта, и тот его отпихнул. Роберту тоже страшно.

– Нам надо смотреть? – спрашивает Роберт Клару.

Клара говорит – не надо, но он дергает за руку отца:

– Пап, нам надо смотреть?

Ревир не слышит. Пробирается вперед. Люди расступаются, пропускают их… Кречету вспомнился первый день в школе: все на тебя смотрят и от страха дух захватывает, так и ждешь – вот сейчас станут насмехаться, дразнить, и ни братья, никто не придет на выручку. «Братья». Пахнет смертью, во рту пересохло. А вот Кларе хоть бы что, идет рядом, а не выручит, ведь она его совсем не понимает. Смотрит, наверно, на чью-нибудь шляпку или на абажур какой-нибудь; для нее гроб – только так, случай, благодаря ему они здесь.

– Вот. Садитесь тут и сидите тихо, – говорит Ревир.

Он очень бледный.

Они остановились, натыкаясь друг на друга. Даже Кларку не по себе. Он такой неуклюжий, большой, ему здесь тесно. Клара откинула с лица выбившуюся прядку волос. Обводит глазами комнату – пожалуй, настороженно и все-таки уверенно.

– Пускай Кречет пойдет с нами, – говорит она. А сама на него и не глядит.

Ревир кивнул, но, кажется, толком не расслышал. Мать берет Кречета за плечо, это только кажется, что ее рука в белой перчатке мягкая. У Кречета кружится голова. Роберт и Джонатан смотрят на него, узкое землистое лицо Джонатана хмуро, зубы стиснуты… он всегда был такой чужой, а ведь сейчас ему Кречета жалко!

И вот они, только втроем, идут по узкому проходу. Под ногами – мягкий ковер. Внутри у Кречета все переворачивается, так беспокойно, муторно, будто волнение накипало часами и только ждало этой минуты… долгая езда, мили и мили пустынных дорог и городских улиц – все вело его сегодня вот сюда, в эту комнату, в приторную, тошную духоту.

Так, значит, в этой комнате покойник, здесь – смерть. Впереди Ревир и мать, Ревир немного наклонился, его широкие плечи заслоняют Клару и Кречета, словно затем, чтоб им не пришлось что-либо увидеть слишком быстро. Кречету не видно людей позади и по сторонам, но они все такие тихие, так сдержанно, со значением перешептываются – и вдруг смолкают, пропуская их троих. На кого они смотрят, на него или на Клару? Что же такое скрыто в нем и в его матери, что люди смотрят на них прищурясь и поджимают губы? Даже крашеные губы женщин при виде Клары беспокойно подергиваются. А она идет и идет сквозь строй взглядов и попросту ничего не замечает, хотя могла бы посмотреть по сторонам – ведь вот он, Кречет, все видит, ему и смотреть не надо. Он быстро, прерывисто дышит. Кажется, вот-вот упадет. Надо ж было съесть ту жареную сосиску и кусок торта, который дала ему Клара, теперь в животе все переворачивается уже не только от волнения… Через силу он все-таки с этим справляется.