этой шкале широкий спектр участков, тогда как мужчины толпятся у ее краев. Их либо привлекает собственный гендер, либо противоположный, но не оба сразу. Бисексуалов притесняют на обоих концах шкалы, как гетеросексуальное сообщество, так и гомосексуальное. Разве они не могут определиться? Может быть, они просто слишком распущенны? Уже долгое время наука списывает со счетов бисексуальность либо как временную фазу, либо как форму полового экспериментаторства.

Так что идея о бисексуальности была окружена скептицизмом, когда родоначальник сексологии американский биолог и сексолог Кинси разработал свою шкалу от 0 до 6, чтобы показать, что промежуточные категории существуют не только у женщин, но и у мужчин. Даже самого себя Кинси определял как бисексуала. Недавний повторный анализ прежних исследований подтверждает: мужчины, которые идентифицируют себя как бисексуалов, действительно интересуются людьми обоих гендеров. Это не уловка и не преходящая фаза. Измерения эрекции у таких мужчин показали, что их возбуждают эротические видео независимо от того, кто в них участвует, мужчины или женщины.

Кинси, который снискал и добрую и дурную славу за то, что указал на огромную пропасть между тем, как нам хотелось бы, чтобы люди себя вели, и реальными сексуальными практиками, отмечал, что гомосексуальную и гетеросексуальную ориентации не так-то просто различить. Многие мужчины относят себя только к одной из этих категорий, а на практике являются и тем и другим. Похоже, что большинство мужчин «в основном гетеросексуальны», а не гетеросексуальны на 100 %[460]. По иронии судьбы еще до того, как мы узнали больше о половой жизни овец и коз, Кинси сделал нижеследующее знаменитое предупреждение:

Мужчин нельзя разделить на две четкие группы, гетеросексуальную и гомосексуальную. Мир не разделить на агнцев и козлищ. Не все вещи либо черные, либо белые. Фундаментальная истина таксономии заключается в том, что в природе редко встречается четкое разделение на категории. Только человеческий разум изобретает категории и пытается насильно классифицировать неоднозначные факты. Реальный мир — это континуум в каждом его аспекте[461].

Кинси был прав насчет человеческого разума. Мы — символический вид. Это означает, что у нас для всего существуют названия. Язык вынуждает нас разделять и фрагментировать мир на четкие категории, при этом мы закрываем глаза на всякую возможность смешения этих категорий. В природе все наоборот. Американский профессор репродуктивной биологии Милтон Даймонд говорит об этом так: «Природа любит разнообразие. К сожалению, общество его ненавидит»[462].

Я часто размышлял о данной проблеме в расовом контексте. Мы делим человеческие расы на черных, белых, коричневых и желтых, игнорируя огромное генетическое разнообразие и промежуточные случаи между этими цветами кожи. Генетически одну расу трудно отличить от другой, и каждый человек является носителем смешанного набора генов, которые пришли к нам издалека и являются довольно древними. В мире не существует чистокровных людей, хотя мы и пытаемся впихнуть всех в рамки той или иной категории[463]. У нас есть ярлыки для каждой расы, и мы иногда оскорбляем их или ведем себя так, словно одна раса лучше другой. Однако я ни разу не замечал ничего хоть отдаленно похожего у животных, несмотря на разнообразие расцветок, характерное для многих биологических видов. Если чья-то внешность сильно отличается от других, это может спровоцировать тревогу или враждебную реакцию, например на новорожденного альбиноса или особь, изуродованную болезнью. Но менее яркие отличия не вызывают никакой реакции. Например, почти все шимпанзе и бонобо черные. Тем не менее, когда рождается светло-коричневая особь и остается такой на всю жизнь, мы никогда не наблюдаем к ней особого отношения ни в позитивном, ни в негативном ключе.

Еще один хороший пример — паукообразные обезьяны. Этих приматов также называют пестрыми паукообразными обезьянами за множество окрасок, варьирующих от темно-коричневого и почти черного до золотистого и цвета легкого загара. Я наблюдал их во всем буйстве цвета, и обезьяны всех этих окрасок счастливо сосуществовали в неволе. Но может быть, это не так уж и удивительно, учитывая, что у них не было выбора. Я спросил об этом моего коллегу из Колумбии Андреса Линка, который изучает этот вид в дикой природе, где особи разных окрасок также перемешаны. Он сказал, что никогда не замечал предвзятого поведения по отношению к более светлым или более темным особям, даже после рождения двоих детенышей с лейкизмом. Хотя они не альбиносы, эти обезьяны имеют максимально возможный белый цвет, не считая нескольких пятен и темных глаз. Выражаясь словами Линка, «эти особи также вполне нормально взаимодействуют с другими членами группы».

У людей дело обстоит иначе. Так же как и для обозначения различных рас, мы припасли в изобилии ярлыки для обозначения гендерных характеристик и сексуального аппетита. Мы часто пользуемся этими ярлыками, чтобы выразить свое одобрение или неодобрение. Так, чудовищно оскорбительными были розовые треугольники, которые нацисты нашивали на одежду заключенных гомосексуальной ориентации, которых подвергали особым жестокостям. Несмотря на свое мрачное прошлое, эти треугольники недавно вновь увидели свет на гей-парадах, но уже как почетный знак. В более широком плане мы лингвистически делим богатую и разнообразную сексуальность у людей на «агнцев и козлищ», по выражению Кинси, пытаясь запихнуть то, что является по своей сути непрерывным спектром, в рамки двух или трех категорий. Но это не значит, что навешивание ярлыков служит источником трансфобии и гомофобии, поскольку обозначения для различных категорий могут использоваться и более приемлемым образом. Во многих языках есть слово для третьего гендера. Тем не менее ярлыки и вправду могут быть могучим оружием в руках ксенофобов. Такого рода обозначения легко превращаются из описательных слов в нечто такое, что может обидеть и оскорбить. В том, что мы — символический вид, есть свои преимущества, но ради них приходится мириться со страшными недостатками.

Я не уверен, что слово phobia (фобия, слишком сильный или иррациональный страх) подходит для описания половых предрассудков у людей. Вполне возможно, что в основе нетерпимости лежат страх и неуверенность в себе, однако похоже, что она обусловлена и более враждебными эмоциями. Но, какими бы они ни были, их нет у приматов. Несмотря на все впечатляющие параллели между сексуальностью у людей и у животных, один ее аспект ни разу не наблюдался в природе — отверженность из-за сексуальной ориентации или выражения гендера. Помните, как гендерно неконформная шимпанзе по имени Донна была интегрирована в своем сообществе? Так же как и Лонни, наш гей-капуцин. У приматов я могу себе представить отверженными только особей, которые нарушают мир или еще как-нибудь мешают жить другим, но это нехарактерно для гомосексуалов.