– Смотрю, вы также включили обычную порцию почетных степеней? – суховато бросил Хауден.

– Так я думал, что вы их коллекционируете, – ответил Ричардсон.

– Ну, можно это и так называть. А дипломы храню в подвале вместе с индейскими головными уборами из перьев. Польза от тех и других примерно одинаковая.

– Только не повторяйте больше нигде таких заявлений, не то мы потеряем голоса сразу и индейцев, и интеллектуалов, – предупредил с усмешкой Ричардсон и добавил:

– Вы сказали, что, помимо союзного акта, кабинет обсуждал и дело Дюваля. Возникли какие-нибудь новые соображения?

– Нет, пожалуй. Кроме одного. Если оппозиция вынудит нас сегодня днем к дебатам по этому поводу, от имени правительства выступит Харви Уоррендер, а в случае необходимости вмешаюсь я.

– Надеюсь, более сдержанно, чем вчера, – ухмыльнулся Ричардсон.

Премьер-министр густо покраснел. Ответил сердито:

– Ваше замечание совершенно излишне. Я признаю, что мое вчерашнее заявление в аэропорту было ошибкой. Любой может случайно споткнуться. Даже вы время от времени допускали кое-какие промахи.

– Знаю. – Ричардсон свирепо потер кончик носа. – И только что, сдается, сделал еще один. Извините. Несколько смягчившись, Хауден предположил:

– А возможно, Харви Уоррендер и сам справится. “На самом деле, – подумал Хауден, – если Харви выступит в палате общин так же складно и убедительно, как и на заседании кабинета, он сможет в определенной степени восстановить утраченные правительством и партией позиции. Отвечая сегодня утром на резкие выпады других министров, Харви успешно отстаивал действия министерства по делам иммиграции, сумев придать им разумный и логический характер. Ничего сумасбродного не было и в его манерах, держал он себя сдержанно и рассудительно. Хотя беда с Харви заключалась в том, что никогда нельзя быть уверенным в том, что его настроение внезапно не переменится”.

Премьер-министр встал и вновь подошел к окну, повернувшись спиной к Брайану Ричардсону. Народу внизу поубавилось, заметил он. Большинство, догадался Хауден, уже находилось в Центральном блоке, где через несколько минут откроется заседание палаты общин.

– А регламент допускает дебаты в палате? – поинтересовался Ричардсон.

– В обычном смысле нет, – не оборачиваясь, ответил Хауден. – Но у нас есть пункт “Разное”, и оппозиция может поднять любой вопрос, который пожелает. До меня дошли слухи, что Бонар Дейтц собирается затронуть проблему иммиграции.

Ричардсон тяжко вздохнул. Он уже мог представить себе передачи радио и телевидения, сообщения газет завтра утром.

Послышался легкий стук в дверь, затем она открылась, и вошла Милли. Хауден обернулся на звук ее шагов.

– Уже почти половина, – объявила Милли. – Если собираетесь успеть к молитве…

Милли улыбнулась партийному организатору и едва заметно кивнула. По дороге в кабинет Ричардсон сунул ей в руку свернутую в несколько раз записку: “Ждите сегодня в семь вечера. Важно”.

И в этот же миг раздался мелодичный звон курантов на Пис-тауэр.

Когда Джеймс Хауден вошел в правительственный холл, спикер палаты общин заканчивал читать молитву. Как всегда, подумал премьер-министр, спикер устроил впечатляющее представление. Через ближайшую дверь из зала неслись знакомые слова: “…молю Тебя, Господи.., генерал-губернатору, сенату и палате общин.., наставления и помощи Твоей во всех деяниях их.., да воцарится среди нас на все поколения мир и счастье, правда и справедливость, вера и благочестие…"

"Какие возвышенные чувства, – мелькнуло в голове у Хаудена, – что за проникновенные слова возносятся каждодневно на французском и английском языках по очереди нашему, видимо, двуязычному Богу. Как жаль, что всего через несколько минут все они забудутся в пылу мелких политических стычек”. Из зала донеслось громогласное “Аминь”, тон этому дружному хору задал секретарь палаты, что являлось его особой привилегией.

К этому моменту начали подходить и другие министры и члены правительства. Зал палаты быстро заполнялся, как обычно бывало в отведенное для вопросов время в начале дневных заседаний. Через холл мимо премьер-министра спешили занять свои места сторонники его партии большинства. Хауден не торопился, переговариваясь с членами кабинета, кивками отвечая на почтительные приветствия.

Прежде чем войти, он выжидал, когда заполнятся ряды кресел в зале.

Как и всегда, его появление вызвало возбужденное оживление, все головы повернулись в его сторону. Словно бы не замечая такого внимания, Хауден размеренным шагом прошел к первому ряду, где им на двоих со Стюартом Коустоном, уже занявшим свое место, был отведен стол. Поклонившись спикеру, восседавшему в своем похожем на трон председательском кресле, премьер-министр сел на свое место. Отсчитав в уме несколько секунд, учтиво кивнул Бонару Дейтцу, занимавшему прямо напротив него через центральный проход кресло лидера оппозиции.

К этому времени на министров правительства уже обрушился обычный залп вопросов.

Депутат от Ньюфаундленда выразил крайнюю озабоченность несметным множеством дохлой трески, принесенной морскими волнами с Атлантического побережья:

"Что собирается предпринять правительство по этому поводу?” – трагическим голосом вопрошал он. Министр рыбного хозяйства пустился в подробнейшие и бесконечно пространные объяснения.

Весельчак Стю Коустон вполголоса сообщил премьер-министру:

– Мне сказали, что Дейтц совершенно точно поднимет вопрос об иммиграции. Надеюсь, Харви не оплошает.

Джеймс Хауден кивнул и обернулся ко второму ряду правительственных мест, где сидел Харви Уоррендер, внешне абсолютно невозмутимый, только время от времени мускул на его щеке предательски подергивался нервным тиком.

А вопросы продолжались и продолжались, и теперь становилось ясно, что тема иммиграции и Анри Дюваля, которую в обычных условиях оппозиция не преминула бы использовать для того, чтобы осыпать правительство градом вопросов, тщательно избегается. Это только упрочило Хаудена в убеждении, что Бонар Дейтц и его сторонники планируют открыть по ней полнокровные дебаты, когда через несколько минут по регламенту наступит время предложений.

Галерея для прессы была переполнена, с мрачным неудовольствием заметил Хауден. Все ряды там были заняты, и позади них толпилось множество репортеров.

Вопросы иссякли, и Весельчак Стю поднялся из своего кресла. Он выступил с официальным ходатайством предоставить депутатам слово для предложений.

Заботливо поправляя на своей тучной фигуре шелковую мантию, спикер кивнул в знак согласия. В тот же миг, словно освобожденная пружина, взвился лидер оппозиции.

– Мистер спикер, – решительно провозгласил достопочтенный Бонар Дейтц и сделал паузу, обратив к председательствующему свое аскетическое лицо ученого мужа и вперив в него вопросительный взор.