– Мистер спикер, – начал министр по делам иммиграции своим низким раскатистым голосом, – как обычно, лидеру оппозиции удалось сдобрить факты доброй долей фантазии, затуманить простой вопрос чрезмерной сентиментальностью и представить нормальные законные действия министерства по делам иммиграции как садистский заговор против всего человечества.

Его слова тут же вызвали яростные выкрики протеста, требования “Долой!”, которые сторонники правительства пытались перекрыть возгласами одобрения и поддержки и стуком откидных столиков.

Не внимая этому взрыву, Харви Уоррендер с явной горячностью продолжал:

– Если наше правительство виновно в нарушении закона, мы заслуживаем, чтобы палата покрыла нас позором. Если министерство по делам гражданства и иммиграции, пренебрегая принятыми парламентом законами, проявило неспособность исполнить свой долг, я смиренно склоню голову и приму осуждение парламента. Но поскольку мы неповинны ни в том, ни в другом, я заявляю вам, что не приемлю ни того, ни другого.

Джеймс Хауден поймал себя на том, что мысленно пытается внушить Харви Уоррендеру умерить агрессивный тон.

В палате общин бывали случаи, когда требовалась размашистая неистово-дерзкая тактика, но только не сегодня. Здесь и сейчас спокойная и трезвая рассудительность была бы намного эффективнее. К тому же премьер-министр с тревогой улавливал истерические нотки в голосе Уоррендера. По мере того как он продолжал свою речь, они становились все явственнее:

– Чем же вызвано обвинение в низости и бессердечии, которое выдвигает перед вами лидер оппозиции? Да просто тем, что правительство не поступилось законом, что министерство по делам гражданства и иммиграции с неукоснительной честностью выполнило свои обязанности в точном соответствии с законом Канады об иммиграции.

Да, все было правильно. Более того, заявить что-нибудь в подобном духе было просто необходимо. Вот если бы только сам Харви слегка поумерил свой пыл…

– Лидер оппозиции говорил о человеке по имени Анри Дюваль. Давайте на минуту оставим вопрос о том, должна ли наша страна брать на себя бремя, которое отвергли все остальные, должны ли мы распахнуть двери человеческим отбросам моря…

Могучий рев протестующих голосов по мощи превзошел все, что сегодня довелось услышать залу палаты общин. Харви Уоррендер зашел слишком далеко, Хауден понял это мгновенно. Даже на правительственной стороне мелькали потрясенные, негодующие лица, всего лишь несколько депутатов нерешительно и без всякого энтузиазма, скорее по обязанности, пытались дать отпор бушевавшей оппозиции.

– Мистер спикер, я решительно возражаю… – поднявшись на ноги, заявил Бонар Дейтц, поддерживаемый возмущенными возгласами своих сторонников.

Среди нарастающего шума Харви Уоррендер с упрямой решительностью продолжал:

– Я сказал, давайте оставим в стороне насквозь фальшивые сантименты и обратимся к одному только закону. Закон был соблюден…

Один голос вознесся над всеми остальными.

– Мистер спикер, не объяснит ли министр по делам иммиграции, что он подразумевает под человеческими отбросами?

Встревоженный Хауден узнал задавший вопрос голос. Он принадлежал Арнольду Джини, “заднескамеечнику” от оппозиции, который представлял один из беднейших округов Монреаля.

Арнольд Джини обладал двумя отличительными чертами. Он был калекой, всего пяти футов ростом, с частично парализованным и скрюченным туловищем и с лицом, настолько неподражаемо безобразным и непропорциональным, будто природа специально задумала произвести его в качестве образчика человеческого уродства. И все же, несмотря на свое невероятное увечье, он сделал замечательную карьеру как парламентарий и поборник дела всех сирых и обездоленных. Сам Хауден относился к этому человеку с острой неприязнью, считая его позером, бесстыдно спекулирующим своим физическим недостатком. В то же самое время, прекрасно сознавая, что народные симпатии всегда будут на стороне калеки, премьер-министр неизменно проявлял крайнюю осторожность и осмотрительность, схватываясь с Арнольдом Джини в дебатах. Джини тем временем не унимался:

– Пусть министр разъяснит свои слова “человеческие отбросы”!

Лицо Харви Уоррендера вновь задергалось в нервном тике. Джеймс Хауден мог предугадать ответ, на который с необдуманной поспешностью был способен министр по делам иммиграции: “Никому лучше, чем достопочтенному депутату, не известно, что значат мои слова”.

Такой промах, решил Хауден, надо предотвратить любой ценой.

Встав из кресла, премьер-министр заявил, перекрывая несшиеся со всех сторон крики:

– Достопочтенный депутат от Восточного Монреаля делает упор на отдельных словах, несомненно, случайно вырвавшихся у моего коллеги.

– Тогда пусть он сам так и скажет! – выкрикнул через центральный проход Джини, с мучительной неловкостью поднимая на костылях свое изуродованное тело.

Его поддержал дружный хор: “Пусть министр откажется от своих слов!”, “Пусть он возьмет свои слова обратно!”. На галереях люди бесстрашно перегибались через ограждения, разглядывая бушевавший под ними зал.

– К порядку! К порядку! – голос спикера едва слышался в неистовом гаме.

– Я не возьму назад ни одного слова! – с побагровевшим лицом и вздувшимися на шее жилами уже совсем вне себя взвизгнул Харви Уоррендер. – Слышите, вы! Я не откажусь ни от единого своего слова!

И в ответ ему новый всплеск невообразимого гвалта. И новый призыв спикера к порядку. “Редкостный случай в парламентской практике, – подумал Хауден. – Только уж очень глубокие разногласия или вопрос о правах человека "могли взбудоражить палату так, как это случилось сегодня”.

– Я требую, чтобы министра заставили ответить! – это опять пронзительный голос Арнольда Джини.

– К порядку! Вопрос… – во всяком случае, теперь спикеру удалось добиться, чтобы его голос был слышен в зале.

На правительственной стороне премьер-министр и Харви Уоррендер с подчеркнуто почтительным видом опустились в свои кресла. Несшиеся со всех сторон выкрики постепенно стихали. Один лишь Арнольд Джини, покачиваясь на костылях, продолжал демонстрировать открытое неповиновение спикеру.

– Мистер спикер, министр по делам иммиграции говорил в этом зале о человеческих отбросах. Я требую…

– К порядку! Я прошу депутата сесть на свое место.

– А я настаиваю…

– Если депутат не сядет на свое место, я буду вынужден удалить его из зала.

Создавалось впечатление, что Джини сознательно навлекает на себя гнев спикера. Правила палаты совершенно ясно предписывали, что, когда спикер встает, все остальные должны подчиниться. Если Джини будет упорствовать в своем неповиновении, какие-то дисциплинарные меры против него неизбежны.

– Я даю достопочтенному депутату еще одну возможность, – сурово предупредил спикер. – В противном случае мне придется удалить его из зала.