– Что они поют? – шепнула Эльга Савве, невольно наклонившись вперед, чтобы лучше видеть.

– Василикии, конечно, – шепнул он в ответ и приобнял ее сзади, прислоняя к себе. – Отойди немного назад… Они поют хвалу нашему богохранимому василевсу. «О утренняя звезда, восходящая Эос, взором отражающая лучи солнца, бледная смерть сарацин! Многие лета! Народы, поклоняйтесь ему, чтите его, склоняйте перед ним свои шеи!»

И тут Эльга узнала человека в середине хоровода: это Константин! И чуть не засмеялась в голос: василевс ромеев принимал восхваления, словно украшенная венками и рушниками березка, возле которой девы славянские водят круги с величальными песнями. Только без свечей.

Все это – непривычная обстановка, темнота, дрожащие огоньки, занятное зрелище, пение и рука этериарха, который придерживал ее сзади, будто боялся, что она бросится вперед, – наполняло ее теплой дрожью, тревогой и весельем. Впервые за двадцать с лишним лет Эльга перестала быть княгиней русской, наследницей Вещего, а стала… просто самой собой. И это было настолько непривычное ощущение, что она не знала, как с ним быть. Слишком она отвыкла быть просто собой, той, над которой не довлеют княжеские права и обязанности. Женщиной, которая может думать только о себе.

Да и знала ли она вообще эту женщину?

Ей показалось, что Савва позади нее наклоняет голову и касается лицом ее затылка под мафорием. Вдруг заныло в животе; впервые она ощущала такую близость совершенно чужого мужчины и потому растерялась. Ну, да, она знала, конечно, что из одной почтительности к иноземной княгине никто не станет беспокоиться о ее увеселениях. Развлекать знатных иноземцев входит в обязанности вовсе не этериарха средней этерии, а логофета дрома. Но теперь, когда она уже не сомневалась в природе его чувств, у нее захватило дух. Явственно исходящее от Саввы желание будоражило и пугало ее, но она не двигалась, словно ничего не замечая. Кириа тон Уранон, будто она не княгиня и мать взрослого сына, а девка в своей первой поневе!

Пение внизу смолкло. К василевсу подкатили тележку. Эльга видела такие в Аристирии, где их в день приема угощали сладкими блюдами за золотым столом с цветной эмалью: там на таких тележках подвозили целые горы яблок, персиков, винограда и прочего овоща. Зоста патрикия Павлина тогда еще заметила, как повезло архонтиссе росов со временем посещения: в месяц септембриос спелые свежие фрукты в наивозможнейшем изобилии.

И что теперь будет? Константин станет раздавать приближенным яблоки, будто дева, изображающая богиню Идун на северном Празднике Дис?

Примерно что-то такое и началось. Служитель со свитком встал рядом с тележкой и начал зачитывать имена; другой служитель брал что-то с тележки и передавал василевсу, а Константин вручал это царедворцам, которые по одному подходили к нему и совершали проскинесис. Иные касались протянутыми руками багряных башмаков августа, потом вставали сами, а к иным он, в знак особой чести, наклонялся, будто хотел помочь подняться. Двоих или троих даже лобызал в уста. Эльге уже рассказывали, что это придворное лобзание – как церковное, каким прикасаются к святыням: не размыкая губ. Однако никакой русский князь не стал бы лобызать своих воевод, отроки бы нехорошо обозвали… И это тоже показалось ей смешным.

– Сегодня день буквы «зита», – шепнул Савва ей прямо в ухо.

Голос его был хриплым и напряженным, и Эльга с трудом понимала, о чем он говорит: захваченная ощущениями, она едва могла сосредоточиться на словах.

– Что это значит?

– Сегодня вызваны для награждения те, чьи имена начинаются на букву «зита». Захарии, Зиновии, Зиноны и все им подобные. Каждый день по одной букве, а всего их двадцать четыре – как раз всех букв хватает на месяц празднества.

– А что он им раздает? Яблоки?

– Это мешочки с деньгами. Каждого награждают по чину, титулу и заслугам, но всего, я слышал, при нашем добром василевсе Константине раздают на каждых Брумалиях по три с половиной тысячи номисм.

– Больше они не будут танцевать?

Эльга отстранилась от Саввы и отступила от мраморного ограждения дальше в тень. Она устала от своего возбуждения и не знала, как быть. Слишком далеко она ушла от девчонок в темных рощах, с которыми бывают такие приключения, и не могла решить, в какой мере может к чему-то подобному вернуться.

Не отвечая, Савва сделал шаг вслед за ней, в темноту галереи. Несмотря на мафорий, из-под которого освободила только лицо, Эльга всем существом ощущала, что и этот седой цареградский лев источает то же волнение. Да разве она и раньше не видела, что этериарх Савва из тех людей, у кого седина в волосах вовсе не ложится инеем на мужское чувство? Впервые они остались только вдвоем, без свиты и челяди, и эта уединенность наполняла ее трепетом, как невесту, ожидающую жениха на сорока ржаных снопах…

Будь она простой вдовой – могла бы вновь выйти замуж за достойного человека, годы еще позволяют. И та простая вдова, которой она могла бы быть, не отвергла бы Савву – не только достойного, но любезного и умного мужчину. Однако она – не простая вдова. И в этом деле свободна даже менее, чем любая из ее рабынь.

– Они будут еще танцевать? – повторила Эльга. – Или петь?

– Н-нет… – Савва наконец услышал ее вопрос. – Когда дошло до раздачи денег… значит, веселье кончилось.

– А у нас наоборот. Правда, мы не деньгами, а припасами раздаем. Или кольцами, обручьями – за столами, на пиру. Потом все пьют до утра.

Савва коснулся ее рук; его ладони показались Эльге очень горячими, и она отняла свои. Происходило нечто такое, чему не находилось места в ее жизни, и оттого она не знала, принять это нечто или оттолкнуть, пока не поздно.

– Что-то я тоже как пьяный… – Он коснулся лба. – Когда так темно, у меня плохо получается разглядеть свои годы, зато твоя красота становится даже ярче, чем днем. Все же ты гораздо больше похожа на утреннюю звезду, чем наш богохранимый космократор… Здесь после вашего приема ходило много разговоров…

– Каких?

– Все болтали, что если царица Савская была так же хороша собой, как Эльга Росена, то неудивительно, что иные народы ведут свою родословную от нее и Соломона. Будь я на месте Соломона… то есть… я хотел сказать…

В голосе его звучала растерянность, и по сравнению с обычной уверенной шутливостью искренность этих чувств особенно тронула Эльгу.

– Вот как! – Она засмеялась, прижавшись спиной к холодной мраморной стене. – Но если говорить о наших годах после крещения – тебе уже целых двадцать пять, мне же всего четыре месяца. И боюсь, мои няньки меня хватятся. Пожалуй, мне пора.

Они пошли назад, через те же покои, лестницы и переходы, то темные, то полуосвещенные. Савва держал ее за руку, и Эльга шла за ним, неся в душе смесь облегчения и чувства потери. Этому нет места в ее жизни, и незачем воображать, как она повела бы себя, если бы была не княгиней, а совсем другой женщиной.

У северных ворот за башней Кентинария Эльга снова села в седло. Город все так же веселился, перед мордами лошадей плясали и кривлялись слишком высокие плечистые «женщины», совершая непристойно-игривые телодвижения, и напыщенные «мужчины», у которых из-под накидок выпирала грудь. Слышались песни, говор, в котором Эльга не разбирала ни слова, но ощущала тот же настрой, каким полнится Киев в ночи Коляды.