У ворот палатиона Маманта Савва помог ей сойти с седла. Кто-то из его людей открыл ворота, заглянул внутрь. На пустом дворе стояла тишина, в окнах не горело огней. Савва провел ее через сад, постучал в дверь поварни; ожидавшая госпожу Инча торопливо отперла. Этериарх остановился на пороге.

– Спасибо тебе! – Эльга протянула ему руку. – Я видела уже немало чудес Греческого царства, но этот ночной хоровод патрикиев со свечами не забуду никогда.

– Я тоже, – тихо сказал он и наклонился; Эльга ощутила, как его усы прикоснулись к ее руке, и вот он уже удалялся по дорожке во тьму.

Инча заперла дверь. Эльга немного постояла, приходя в себя, потом побрела через триклиний к лестнице в китон. Наверху в тихом переходе горели два факела. Она прокралась к своей двери, толкнула ее и вошла. Внутри мерцал огонек: Ута оставила свечу на ларе у лежанки. Володея и Прибыслава на своих постелях, челядинки на полу – все спали, укутавшись в шерстяные и меховые одеяла. Жаркие летние ночи уже сменились холодными зимними, а печей в китонах не имелось.

Старясь никого не разбудить, Эльга прикрыла за собой дверь…

И тут из темноты выдвинулся черный великан; крепкие руки вцепились в ее плечи, с силой притиснули к стене. И знакомый голос гневно прошептал ей в лицо:

– Йотуна мать, где ты была?

Эльга сначала вздрогнула от испуга, потом узнала великана и расслабилась.

– У деда на бороде! – Она пихнула его кулаком в живот. – Ты чего набрасываешься, как тролль за дверью! А если бы я подол со страху обмочила?

Мистина взял ее за плечи и вытолкнул назад в переход. Уставшая Эльга округлила глаза от удивления: таким злым она его давно не видела.

– Где ты бродила? – Он прижал ее к отделанной мрамором стене, упираясь руками в эту стену по обе стороны ее головы. – Я уже думал, тебя украли!

– Не жужжи! – осадила его Эльга, надеясь, что их приятная беседа не разбудит все посольство. – Ута знала, где я, и не говори мне, что ты у нее не спрашивал!

– Я спрашивал! Но тебя уже след простыл! Почему ты мне не сказала?

– Да потому что ты бы вцепился зубами в мой подол и не пустил!

– Я вцепился? Да я бы просто дал в морду этому старому козлу! Куда ты полезла? А что, если бы он завез тебя куда-нибудь и… Ты княгиня! Хочешь, чтобы о тебе болтали, будто русская архонтисса бегает ночью с мужиками, как распутная холопка?

– Да что ты ко мне пристал! – возмутилась Эльга. – Я не девчонка! Не твое дело, куда и с кем я хожу. Ты мне не отец и не брат.

– Я тебе свояк – это и отец, и брат, и муж, если понадобится. И я не потерплю, чтобы из меня делали дурака ради каких-то грибов трухлявых!

При свете факела Эльга посмотрела в его глаза, где неприкрытый гнев мешался с тревогой и даже обидой. Как хорошо она знала это лицо: этот прорезанный парой продольных тонких морщин лоб, серые глаза, резковатые правильные черты, нос, искривленный давним переломом. Двадцать лет назад эти глаза смотрели на нее с дерзким вызовом и обещанием (княгиня Мальфрид как-то назвала их «блудливыми»), а губы складывались в снисходительную и чуть-чуть игривую усмешку. За эти годы Мистина научился всегда хранить оживленный и дружелюбный вид, а еще обзавелся красивой густой бородой. Не рыжей, как была у Ингвара, а того же оттенка, что и русые волосы. Сейчас ему чуть перевалило за сорок, и проблески седины его даже красили. И ей гораздо чаще случалось самой при нем выходить из себя, чем видеть, чтобы он утратил власть над собой.

Вдруг Эльга опустила голову. Послышались странные звуки. Мистина сперва подумал, что довел ее до слез, и наклонился, стараясь с высоты своего роста заглянуть ей в лицо, но тут понял, что она смеется.

– Ты! – Эльга сжала кулаки и ударила его по широкой груди. – Когда-то… я помню… я убежала из дома, а ты меня увез. И теперь… ты… ты боишься, что я с кем-нибудь другим убегу от тебя?

Мистина шумно выдохнул. Будучи человеком выдержанным, он очень редко орал на женщин и быстро отходил.

– Какого беса тебе вздумалось гулять вдвоем с этим козлом? Чего такого особенного он мог тебе показать, чего у других нет, йотуна мать? Не могу поверить, что ты так забылась… Уронить честь своего рода и руси ради какого-то сморчка…

От вида его гневно раздутых ноздрей Эльгу все сильнее разбирал смех: не из боязни за честь руси он так рассвирепел. Она смеялась, зажимая себе рот обеими руками, чтобы не перебудить всех; не зная, как понимать этот смех, Мистина сбросил мафорий с ее головы прямо на пол, обнял ее и прижал к себе так сильно, что она охнула.

– Я никому не позволю… – прорычал он, прижавшись лицом к ее лбу. – Я убью любого, кто вздумает к тебе подкатывать!

– Я знаю! – Эльга немного отстранилась и приставила кончики пальцев к его груди – к тому месту, где без следа зажил небольшой порез на коже. – Одного такого ты уже убил! У меня на глазах!

– И другого убью! Сколько их ни будет! Ты – наша удача, и мы ни с кем не станем тебя делить!

– Я ваша, ваша! – подавляя смех, Эльга боднула Мистину в грудь, понимая: на самом деле он хочет сказать «ты моя» и не смеет. – Пусти! Куда я могу от вас деться, если я…

Она не знала, как это выразить. Почему-то этой ночью, в далеком Греческом царстве, среди непривычно теплой и бесснежной зимы, она с особенной силой ощутила, как всем существом, тысячей нитей связана с далекой державой руси на берегах Днепра, Ловати, Волхова. Там, где в эту пору лежат синие снега, горят костры, пляшут ряженые в шкурах, и сам он, Мистина, в ночь солоноворота входит в ее гридницу, одетый Велесом… Томило сожаление, что она сейчас не там.

Сняв с себя обязанности княгини и старшей жрицы, поклявшись в верности иному богу, она все же оставалась сердцем Руси и так же не могла уйти от нее, так сердце не может выйти из тела. Что тому причиной? Кровь Вещего, его неукротимый дух, стремящийся вперед и вверх, на земле, на море и в небе? Всегда имеющий щит наготове и только ищущий, куда бы приколотить.

Но именно поэтому никто из мужчин больше владеть ею не может. Вместе с собой она неизбежно отдала бы Русь, а у Руси уже есть князь. И Мистина, имея к ней куда более, чем у других, личное чувство, лишь выразил мнение всей дружины. Ты – наша…

Утомленная поездкой и всеми переживаниями, не имея больше сил для борьбы, Эльга прислонилась к мраморной стене, подняла лицо и закрыла глаза. Горячие губы жадно прильнули к ее рту. Змей, обвивший ее крепкими кольцами, жаждал убедиться, что его права на нее никем не отняты.

После смерти Ингвара на свете остался только один мужчина, для которого Эльга была сначала женщиной, а уже потом – княгиней. Он, Мистина Свенельдич, который впервые увидел эту девушку в мокрой сорочке русалки у брода и на руках унес в новую, княжескую жизнь. Удача руси должна остаться с русью. С ним, который двадцать лет служил ей и иными нитями был связан с ней теснее, чем даже покойный муж.

Здесь, в Греческом царстве, он боролся за нее не только с этериархом…