– Вспомнил вдруг… Когда я в первый раз приехал к вам в… Как ваша усадьба называлась, возле брода? Вы там русалками ходили.

– Варягино. Помню, мы чуть не утопили тебя? – Эльга усмехнулась воспоминанию.

– У тебя и тогда были такие волосы… – Мистина стиснул зубы, ибо перед мысленным взором явственно встали не только волосы, но и облепленный влажной рубашкой стройный стан самой красивой девушки среди «русалок у брода».

– И в тот же день мы узнали, что мой отец погиб, – Эльга вздохнула. – Так ты чего примчался?

– Ты собралась замуж! – Опомнившись, Мистина упер руки в бедра и обвиняюще воззрился на нее. Сейчас перед ним стояла не юная русалка, а княгиня русская, от которой зависела судьба всей державы. – За ум возьмись! Этот старый пень из Царьграда тебе не годится. Он не продержится еще пятнадцать лет, пока Яр подрастет. И пяти лет не продержится. Мой отец был куда крепче, но и он умер в тех же годах.

– Что за старый пень из Царьграда? – Эльга смотрела на него, ничего не понимая. – Костинтин? Он собрался помирать, а я и не знаю?

– Какой, к йотунам, Костинтин? Я про этого седого, что все к тебе клинья бил! Про Торгейра, который там звал себя Саввой!

– При чем он здесь?

– И какой из него муж? – с негодованием продолжал Мистина. – Он там все подмигивал тебе своим подслеповатым глазом, но дойди до дела – вышел бы один срам! Если уж тебе понадобился муж… – он едва не задыхался, – так можно найти и поближе!

– Это… Горяна сказала? – обронила Эльга чуть погодя.

Понадобился муж… Она вспоминала последние дни и пыталась сообразить, чем вызвано это вторжение.

– Любой другой, кого я могла бы выбрать здесь, попытался бы оттеснить Олегов род от киевского стола, – сказала она, будто и правда взвешивая преимущества этого выбора. И, удивительное дело, эти самые преимущества вдруг выстроились перед ней, будто царские стражи-вестиариты в сияющих позолотой шлемах. С Саввой ей было легко, а вот со всеми здешними – трудно. – А Савва Торгейр здесь совсем чужой. Он прекрасный вождь, на случай если нам придется воевать. Очень опытный, разумный и смелый.

– Смелым ты его зовешь, потому что он не испугался во главе своей дружины выйти из-за стен навстречу женщине? – язвительно ответил Мистина. – Но какого он рода? Ты хоть что-нибудь знаешь об этом?

Эльга покачала головой. Она пыталась спрашивать Савву о родне, однако он только шутил, уходя от ответа, и называл своей родиной крестильную купель церкви Святого Ильи в Мега Палатионе.

– Ну, и представь, как ты опозоришь наш род, если окажется, что он какой-нибудь… вольноотпущенник с хутора!

– Греки никогда не смотрят, какого рода их новый василевс! – из чувства противоречия отбила Эльга. – Раз нет власти не от Бога, значит, Бог и дает ее тому, кто ему угоден, а Божья воля куда важнее происхождения. Старый царь Роман, тесть Костинтина, вышел из простых оратаев.

– Ну и пусть греки жарят в зад своих царей чумазых! А у нас здесь не так! Наши вожди – потомки наших богов, кровь Одина дает им силу и удачу. Русь держится на удаче Вещего, и если ты подпустишь к его престолу невесть кого, мы можем навек ее лишиться! У Торгейра небось есть свои сыновья?

– У него нет детей, то есть он всех их пережил. – Об этом и своей покойной жене-гречанке Савва как-то упоминал. – И новые уже едва ли появятся. А значит, после него не останется других наследников – соперников Ярке.

Мистина подошел к ней вплотную, сбросил с ее головы расправленный убрус и запустил пальцы в волосы по обе стороны лица. Эльга широко раскрыла глаза от удивления перед такой дерзостью – если не сказать наглостью, – но не пошевелилась. Мистина держал ее так крепко, что она и не могла двинуться. Ее вдруг охватил цепенящий трепет перед его решимостью и силой, о которой она так хорошо знала, но которую почти никогда не испытывала на себе.

Вспомнился тот вечер во время Брумалий, когда она вернулась в палатион Маманта за полночь… Он целовал ее как безумный, но и тогда, и сейчас она не могла быть твердо уверена, что его несомненное желание не замешано на честолюбии. Его влечение к ней не было тайной с самого начала – с тех пор как они вместе бежали в Киев с берегов реки Великой. Вскоре Эльга вышла за Ингвара, Мистина женился на ее сестре, и все меж ними пошло, как положено у родичей. Он уступил ее побратиму, но в душе не смирился с этим поражением. И всю жизнь колебался между преданностью Ингвару и страстью к его жене.

Эльга и сама много раз думала, что судьба сочетала их четверых, двух сестер и двоих побратимов, явно не в том порядке, который был бы приятен всем. Но вышло так, как вышло: кроме своих желаний, им приходилось считаться и с другими обстоятельствами. При жизни Ингвара она изо всех сил старалась не уронить его и своей чести. После его смерти ей стало казаться, что вот теперь-то ему сверху все видно. А еще она боялась, уступив своему влечению к Мистине, оказаться в его власти и как княгиня. Врагов у него хватает: если пойдут разговоры, что Киевом и русью на самом деле правит Свенельдич, беды не оберешься. И в семье, и в державе. Потому она и в последние годы старалась держать его на расстоянии, как ни трудно это было ей же самой.

– А что, если… – Мистина наклонился, едва не касаясь своим кривоватым носом ее носа, – если дети еще будут у тебя? Если его старый конец еще сможет разок-другой встать? Ты-то ведь молодая. Бывает, и постарше рожают. У тебя родится сын, и он будет на поколение старше Яра, но моложе годами. Представь, какая рубка между ними пойдет, едва ты умрешь? А то и раньше?

– Но то же самое будет… – Эльга посмотрела в его глаза, придвинувшиеся к ней почти вплотную, – и при любом другом муже.

– Да. Тебе не нужен никакой. То есть руси не нужен другой князь. А если тебе понадобился муж для самой себя… ты знаешь, где его найти.

– Не дури, – едва справляясь с дрожью, ответила она. – Ты помнишь, мне еще той зимой предлагали в мужья Хакона. Ты не возражал, а я отказалась, хотя он был молод и красив.

– Тогда ты совсем недавно овдовела и еще не опомнилась, – прошептал Мистина, прижавшись горячим чуть влажным лбом к ее виску. – Еще не поняла толком, что тебе предстоит. И я не опомнился, но был готов согласиться на все, что ты сочла бы для себя подходящим, лишь бы тебе полегчало. С тех пор все стало по-другому. Ты справилась и без Хакона. И я перегрызу глотку любому, кто сунется к твоей постели. – Глаз его она сейчас не видела, но по голосу понимала, что шутки здесь ни капли. – Никого другого возле тебя я не потерплю. Если тебе так уж нужен какой-нибудь греческий хрен, сначала избавься от меня. Если он теперь твой собрат во Христе, а я – языческий пес вонючий. И все эти двадцать лет для тебя ничего не значат. Начиная от того дня, когда… если бы не я, тебя первым поимел бы лесной оборотень…

Эльга зажмурилась и повернулась к нему спиной. Он обхватил ее сзади и прижал к себе.

– Только потому я и терплю тебя эти двадцать лет… – тихо сказала она.