И Ноэми приходилось скрывать от Михая, что Доди болен, и выдумывать всякие небылицы, так как Михай то и дело спрашивал о ребенке.

- Играет Доди с деревянной куклой?

- О да, играет. - И про себя добавила: с костлявой старухой!

- Говорит он обо мне?

- Да, говорит, очень много. - И не могла не подумать про себя: а вскоре станет говорить с Господом!

- Поцелуй его за меня.

И Ноэми передала умирающему крошке прощальный отцовский поцелуй.

Минули еще сутки.

Проснувшись утром, Михай никого не застал подле себя. Ноэми всю ночь провела у постели ребенка; смотрела, как борется со смертью это крохотное существо, и подавляла в сердце свое невыплаканное горе. Как только не разорвалось ее несчастное сердце?

Водя к Михаю, она вновь улыбнулась.

- Ты была у Доди? - спросил больной.

- Да, я была у него.

- Он все еще спит?

- Спит.

- Неправда!

- Я говорю правду: он спит.

... Ноэми только что закрыла глаза ребенку, опочившему вечным сном! Но ей нельзя было выдать свою боль. Она вынуждена была улыбаться.

Пополудни Михай вновь впал в нервозное состояние, а когда день стал клониться к вечеру, его капризы и вовсе сделались невыносимыми. Он кликнул Ноэми, которая находилась в соседней комнате.

Ноэми тотчас же поспешила на зов; выражение лица ее было исполнено любви и нежности. Однако больной был явно не в духе. От его придирчивого взгляда не укрылось, что в платье Ноэми спереди вколота игла с шелковой ниткой.

- Никак шитье занялась? Нашла время! И что же за наряд ты себе шьешь?

Ноэми вскинула на него взгляд и мысленно ответила: "Смертную рубашечку маленькому Доди". А вслух произнесла:

- Пришиваю оборку к своей сорочке.

- Тщеславие. Тебе названье - женщина! - с неуместной язвительностью поддел ее Михай.

А Ноэми, сложив губы в улыбку, ответила: "Воистину так!".

И вновь наступило утро.

Теперь Михая терзала бессонница. Как он ни старался, никак не мог заснуть; его постоянно занимала мысль о маленьком Доди, и он без конца посылал Ноэми взглянуть, что делает ребенок, не случилось ли с ним чего.

И Ноэми, выйдя в другую комнату, всякий раз целовала лежащего в гробу крошечного покойника и говорила ему нежные, ласковые слова, чтобы ввести Михая в заблуждение: "Милый Доди, маленький мой! Что ж ты, все спишь и спишь? Любишь меня, моя радость?" А возвратясь к Михаю, говорила, что малыш здоров.

- Как долго он спит! - удивлялся Михай. - Отчего ты его не будешь?

- Скоро разбужу! - кротко отвечала Ноэми.

Но вот Михай на мгновенье забылся сном и так же внезапно пробудился. Сон был очень короток - больной даже не понял, что спал.

- Знаешь, Ноэми, - сказал он, - Доди сейчас пел. Я сам слышал. Оказывается, он дивно поет!

Ноэми, прижав руки к сердцу, нечеловеческим усилием сдержала готовые вырваться рыданья.

На небесах поет наш Доди, в хоре ангелов, средь сонма серафимов!

Под вечер Михай отослал от себя Ноэми.

- Ступай, уложи Доди спать. И поцелуй его за меня.

Ноэми сделала бы это и без просьбы.

- Что сказал Доди? - спросил он, когда Ноэми вернулась.

Ноэми, не в силах вымолвить ни слова, бросилась Михаю на грудь и поцелуями запечатала ему уста.

- Он просил тебя об этом? Милое дитя! - воскликнул Михай. От этого поцелуя он уснул, словно бы ребенок послал ему частицу своего сна.

Наутро первые слова Михая были опять о малыше.

- Надо вынести Доди на воздух, не дело ребенку все время в доме находиться. Вынесите его в сад!

Женщины именно это и собирались сделать.

Тереза еще ночью вырыла могилу у подножья плакучей ивы.

- Ступай и ты, Ноэми, побудь с ним в саду! - уговаривал Михай. - А я пока подремлю. Я так хорошо себя чувствую!

Ноэми вышла из комнаты больного и заперла за собой дверь на ключ. Затем они с Терезой вынесли своего ангелочка, душа которого возвратилась на небеса, и навечно предали его тело матери-земле.

Ноэми не пожелала насыпать холмик: стоит Михаю увидеть его, и он все время будет проводить у могилы, а постоянная тоска подорвет его здоровье. Вместо могильного холма она разбила под деревом цветочную клумбу, в середине которой посадила розовый куст - один из привитых самим Михаем, с ослепительно белыми цветами без примеси какого-либо иного оттенка.

Затем Ноэми возвратилась к больному.

Михай тотчас спросил ее, где она оставила Доди.

- В саду.

- Во что он одет?

- В белую рубашечку с голубыми лентами.

- Это ему очень идет. Ты хорошо его укрыла?

- Очень хорошо.

Тремя футами земли.

- Принеси его показать, когда опять пойдешь к нему.

Силы оставили Ноэми. Она поскорее вышла во двор, бросилась на шею матери, судорожно прижалась к ней, но не заплакала. Плакать было нельзя.

Ноэми, как потерянная, бродила по саду. Подошла к плакучей иве, сорвала с белой розы полураскрывшийся бутон и возвратилась к Михаю. Тереза шла за ней следом.

- Где же Доди? - нетерпеливо спросил Михай.

Ноэми опустилась на колени у его постели и с ласковой улыбкой протянула ему белую розу.

Михай взял розу, поднес ее к лицу.

- Как странно! - сказал он. - У этой розы совсем нет запаха, словно она выросла на могиле.

Ноэми поднялась с колен и вышла из комнаты.

- Где же ребенок? - теперь Михай обращался к Терезе.

- Не сердитесь на нее! Проговорила Тереза мягким, просительным тоном. - Вы тяжело болели; теперь, слава богу, страшное позади, но ведь болезнь ваша заразная и всего опаснее для других именно тогда, когда проходит. Это я запретила Ноэми приносить к вам ребенка, пока вы не выздоровеете окончательно. Тут моя вина, но я хотела как лучше.

Михай сжал руку Терезы.

- И очень хорошо сделали! Как же это я, глупец, сам не догадался! Нет, вы, право же, очень умно поступили. Надеюсь, малыша и нет здесь, в соседней комнате?

- Нет. Мы устроили ему отдельное жилье в саду.

Тереза и не солгала, бедняжка.

- Вы молодец, Тереза. Идите же к нему, а Ноэми пришлите ко мне. Я больше не стану требовать, чтобы она принесла сюда Доди. Бедная Ноэми, сколько она натерпелась!.. Но как только я встану на ноги, вы меня отведет к нему?

- Да, Михай!