Этой спасительной ложью Михай позволял себя убаюкивать до тех пор, пока не встал с одра, окончательно поборов болезнь.

Но он по-прежнему был слаб и едва мог ходить.

Ноэми помогла ему одеться. Опираясь на ее плечо, Михай вышел из комнаты; Ноэми подвела его к скамеечке перед домом, усадила и сама села рядом, держа Михая под руку и склонив голову ему на плечо.

Был теплый, летний день. Михаю казалось, словно каждый листок своим шорохом шептал ему что-то ну ухо, словно пчелы своим жужжанием хотели передать какую-то весть, словно бы даже трава под ногами шелестела неспроста; все звуки сливались в единый гул.

Но одна мысль особенно беспокоила его.

Стоило ему взглянуть в лицо Ноэми, как мучительное предчувствие охватило душу. Что за непостижимая загадка в этом лице?

Михай решил разгадать ее.

- Ноэми!

- Что, Михай?

- Милая Ноэми, посмотри на меня!

Ноэми подняла глаза.

- Где малыш Доди?

Не в силах больше сдерживать горе, она подняла свой мученический лик к небу и простирая вверх руки, трепещущим голосом проговорила:

- Он там... там!..

- Умер! - выдохнул Михай.

Ноэми упала ему на грудь и горько зарыдала.

Михай прижал ее к себе и дал выплакаться. Было бы святотатством не дать пролиться этим долго сдерживаемым слезам.

Сам он не плакал - настолько велико было потрясение.

Михай был потрясен величием души, вознесшим это несчастное, одинокое существо на столь недосягаемую высоту. Она сумела скрыть свое самое тяжкое горе - во имя человека, которого любит. Какой же безмерной должна быть эта любовь!

Выплакавшись, бедная Ноэми с улыбкой взглянула на Тимара: будто радуга проглянула после дождя.

- И ты сумела скрыть это от меня?

- Я боялась за твою жизнь.

- Ты не решалась плакать, чтобы я не заметил своих слез!

- Я ждала, когда можно будет выплакаться.

- Когда тебя не было подле меня, ты ухаживала за Доди. А я-то бранил тебя!

- Ты не сказал ни одного дурного слова, Михай.

- Когда ты передала ему мой поцелуй, ты знала, что этот поцелуй - прощальный. Когда ты сказала, что шьешь себе наряд, ты шила ему смертный саван! А когда ты улыбалась, сердце твое раздирали муки, равные мукам пресвятой богоматери! О, Ноэми, я боготворю тебя!

Но бедной Ноэми нужно было, чтобы он всего лишь любил ее.

Михай привлек ее к себе.

Шелест листвы и трав, жужжанье пчел, сливавшиеся в единое звучание, обрели свой смысл. Мысли Михая стали отчетливее.

После долгого, горестного молчания он вновь заговорил:

- Где он лежит? Отведи меня к нему.

- Только не сегодня, - сказала Ноэми, - для тебя это пока еще немалый путь. А завтра проведаем.

Но ни на другой, ни на тритий день Ноэми не повела Михая к могиле Доди.

- Ты бы не отходил от его могилы и снова расхворался бы. Я не стала насыпать холмик и не поставила надгробие, чтобы ты не наведывался туда и чтобы тоска не точила тебя.

Но тоска не отпускала Тимара.

Когда он, окрепнув, смог без посторонней помощи бродить по островку, то занялся поисками места, тщательно от него скрываемого.

Однажды он возвратился домой с просветленным лицом. В руках у него был полураспустившийся бутом белоснежной розы - той, что не пахнет.

- Это она самая? - спросил он Ноэми.

Изумленная Ноэми молча кивнула. Вот ведь, не удалось скрыть от него могилу! Его навела на след белая роза, он сразу догадался, что ее недавно там посадили.

После этого Михай успокоился, словно человек, выполнивший свое жизненное предназначение.

Дни напролет просиживал он на скамеечке перед домом, вороша палкой округлые камешки и шепча про себя.

"Ты не променял бы его на весь земной шар, усыпанный алмазами; на весь небесный свод вместе с сонмом ангелов... а из-за паршивой глиняной трубки ударил его по руке".

Роскошный дом из орехового дерева стоял недостроенный, бурьян густо разросся вдоль его стен; Михай к дому даже близко не подходил.

Единственным человеком, которому удавалось поддерживать в выздоравливающем Михае волю к жизни и спасть его от отчаяния, была Ноэми.

Бутон за бутоном раскрывались на кусте белые розы. Тимар весь день был поглощен тем, что следил, как зреют и распускаются нежные цветы. Стоило только бутону раскрыться, как Михай срывал его и прятал в бумажник; засушенные цветы он хранил у себя на груди.

Печальное времяпрепровождение.

Вся нежность, какою Ноэми окружала Михая, бессильна была излечить его от тоски. Чрезмерная женская ласка была ему в тягость.

Между тем Ноэми могла бы его утешить, стоило ей сказать лишь слово. Но целомудренная застенчивость мешала ей произнести его, а Михаю и в голову не приходило спросить.

Душевной болезни свойственна обращенность в прошлое, когда человек ничего вокруг не замечает.

Как-то раз Ноэми сказала Тимару:

- Михай, тебе лучше бы уехать отсюда.

- Куда?

- Куда глаза глядят. Здесь ты совсем изведешься. Уезжай отсюда, укрепи здоровье. Я сегодня же соберу твою дорожную сумку, а торговцы фруктами завтра перевезут тебя.

Михай не ответил ни слова, лишь кивнул головой в знак согласия.

Перенесенная им тяжелая болезнь чрезвычайно возбудила нервы, а положение, в которое он сам себя поставил, пережитый удар действовали на возбужденные нервы столь мучительно, что Михай и сам понимал: если он останется здесь, то либо сойдет с ума, либо покончит с собой.

Самоубийство! Нет более легкого выхода из затруднительной ситуации. Злая судьба, отчаяние, страх, душевная борьба, гонения, людская несправедливость, разочарования, разбитые надежды, сердечные муки, физические страдания, нравственные пытки, память об утрате, незабываемый облик дорогих усопших - все это лишь дурной сон. Достаточно нажать на спусковой крючок пистолет, и наступит пробуждение. А те, кто останется тут, пусть терзаются снами.

В последний вечер Михай, Ноэми и Тереза после ужина все втроем вышли посидеть на скамеечке перед домом, и Михай неотступно думал о том, как, бывало, сидели здесь они вчетвером.

Полный круг луны мелькал за серебристыми облаками.

Ноэми, положив руку Тимара себе на колени, взяла ее в свои ладони.

- Что она такое, эта луна? - задумчиво спросила Ноэми.

Покоящаяся на ее коленях рука Михая судорожно сжалась в кулак. "Моя злая звезда! Сроду бы мне не видеть того красного полумесяца!" - сказал он про себя.