Повернулся и вышел.

Другой жертвой перемен оказался зам по финансам Михаил Федякин. По финансовой опытности, сроку службы у Извольского и вообще здравому смыслу именно он, а не бывший следователь должен был принять на себя текущее финансовое руководство огромным металлургическим хозяйством. Вместо этого Федякин оказался аккуратно оттерт от рычагов управления. Федякин погрустнел, ходил злой, расстроенный, и с некоторых пор не упускал возможности заочно высмеять некомпетентность Черяги.

Денису, естественно, высказывания Федякина довольно быстро передали, и Черяга начал по понятным причинам все больше его отдалять. Как-то так получилось, что основное бремя технических решений теперь нес на себе бывший зам Федякина, Чарко, и был он этому обстоятельству несказанно рад. Денис даже переселил Чарко в свой собственный кабинет, а сам он пока занимал кабинет Извольского, огромный, роскошный, с целой батареей средств связи и с двумя портретами людей в погонах: Дмитрия Чернова[9]и адмирала Колчака, расстрелянного неподалеку от этих мест.

Ситуация складывалась неприятная: чем чаще Денис поручал дела Чарко, тем язвительней становился Федякин, чем язвительней становился Федякин, тем больше отдалял его Денис.

Окончательная драка произошла где-то в середине января, на совете директоров. Совет состоялся в большом уютном кабинете, выходившем окнами на заставленный машинами заводской двор, и Денис занял за круглым столом место Извольского. Пока обсуждали тактику комбината на арбитражном суде, назначенном на послезавтра, все шло нормально, но минут через пятнадцать Федякин поднял голову и спросил:

– Денис Федорович, не могли бы вы объяснить, почему «Стилвейл» не заплатила заводу за прошлую партию?

Steelwhale, Ltd. была та самая багамская оффшорка, которой комбинат продавал сталь. «Стилвейл» платила комбинату ниже мировых цен и через сто восемьдесят дней после поставки, а недостающие для жизнедеятельности деньги комбинат брал взаймы у банка «Металлург».

– У «Стилвейл» временные трудности, – сказал Денис, – они скоро переведут деньги.

– Но ведь мы по-прежнему остаемся должны «Металлургу», так?

– Естественно, – пожал плечами Черяга.

– Я слышал, что банк «Металлург» скупает долги завода.

– Он всегда этим занимался.

– Сейчас – больше, чем раньше. И еще завод взял кредит у «Металлурга». Семнадцать миллионов долларов, я проверял. Эти деньги тут же куда-то слили! И опять взяли семнадцать миллионов!

– Ты меня обвиняешь в финансовой нечистоплотности, Михаил Иваныч?

– Я констатирую факт, что при Извольском такого не было, – сказал зам по финансам. – Еще месяц такой жизни, и у нас не будет ни копейки. А ведь это не твой завод.

Черяга помолчал.

– Михаил Иванович, – сказал он, – если тебе не нравится, как управляют комбинатом, у тебя два пути: пожаловаться директору или подать заявление по собственному желанию.

Федякин побледнел, потом покраснел – и выбежал из зала заседания, хлопнув дверью.

– Есть еще вопросы? – скрестив перед собой пальцы, справился Черяга.

Если вопросы у кого-то и были, то их решили приберечь до возвращения Сляба. Все хорошо помнили кадры с трупами расстрелянных рэкетиров, которые демонстрировали по местному телеканалу. Демонстрировали, кстати, гораздо чаще и дольше, чем это было бы с обыкновенной криминальной разборкой – Денис Черяга лично позвонил руководителю канала и намекнул, что трупы неплохо было бы впихнуть в каждую приличествующую передачу.

Спустя два дня (когда очередное арбитражное слушание было отложено, на этот раз оттого, что кто-то позвонил и сообщил, что в здании суда заложена бомба) Федякин полетел в Москву, к Извольскому.

Директор принял его после полуторачасового ожидания. О чем они говорили, было неизвестно, но беседа продолжалась всего двадцать минут и Федякин вышел из палаты с таким лицом, будто вот-вот собирался заплакать.

Из больницы Федякин поехал по каким-то московским делам, заехал в Центробанк, а потом зашел в Петровский пассаж, расположенный в двух шагах от величавого здания за чугунной оградой. Если бы кто-то следил за замом генерального, он бы заметил, что тот провел в Центробанке (где ему надо было получить для комбината разрешение на операцию по капитальным счетам) вдвое меньше времени, чем в торговых рядах, и такое соотношение было для Федякина довольно необычным. Раньше в этой долбаной Москве ни на какие магазины времени у зама не оставалось, а теперь, вот поди ж ты…

Побродив по центру, Федякин купил билеты в Большой Театр, а перед спектаклем забрел поужинать в «Савой». Он ковырялся в тарелке довольно уныло и глядел в скатерть рассеянными глазами и потому даже не заметил, как на стул напротив него опустился красивый сорокалетний человек с приятной улыбкой и блещущими искренностью очами.

– Ба! Михаил Иванович! Какая встреча!

Федякин поднял глаза и узрел пред собой малознакомого человека, которого, впрочем…

– Серов. Геннадий Серов, вице-президент «Ивеко», – напомнил человек, протягивая через столик руку. Рука так и осталась висеть в воздухе. Серов, чтобы скрыть смущение, поднял ее вверх и щелкнул пальцами, подзывая официанта.

– Коньяка нам! Михал Иваныч – вы что предпочитаете?

– Что хотите, – буркнул Федякин.

Однако от пития не отказался, проглотил сначала одну рюмку, потом другую, а когда прибыл заказанный Федякиным молочный поросенок, охотно запил его терпким красным вином.

Серов оказался прекрасным собеседником. У него была необычная судьба, Геннадий по профессии был не финансист, а военный, летчик, покалечился смолоду в Афганистане и как-то от тоски по небу приткнулся снабженцем на Иркутском авиационном заводе. Потом Серов попал в «Росвооружение» и оттуда – в банк, где быстро вырос от военспеца до начальника департамента, курирующего оборонную промышленность, и далее – до вице-президента. Его связи в российском ВПК были огромны, запас анекдотов неистощим, и он умел легко находить общий язык с самыми замшелыми красными директорами, которые недолюбливали беловоротничковых финансистов и души не чаяли в этом слегка прихрамывающем пилоте, так обаятельно рассказавшем, как они на транспортном «Ане» возили из Нигерии зеленых крокодильчиков. Очень потом удивлялись директора, когда обнаруживалось, что душка-пилот кинул их почище беловоротничкового жида и всякого прочего дерьмократа, ответственного за развал военной промышленности.

– А садился я на вынужденную с заглохшим движком три раза, – говорил, улыбаясь, Серов, – два в Афгане, а первый раз было так: лечу я на полигон, ракеты в кассетах, под крыльями бомбы, – и на высоте семьсот метров движок глохнет. Подо мной река, вперед город, а «Су» без движка, надо вам сказать, обладает аэродинамическими свойствами кирпича. Слава богу, зима, мороз минус сорок, Иртыш в этом месте прямой, словно палку проглотил, я перевожу самолет в пикирование – и на реку.