каноник сидели за шведской биской. Все четверо сразу же отбросили карты. Каноник вздернул на лоб очки в черепаховой оправе и воскликнул:

— О подобном эпизоде упоминается в Библии!

— В истории Лузитании[177] также наличествуют подобного рода факты, — заметил бывший судья и пустился припоминать таковые.

Два столпа истории — священной и мирской — углубились в ученый спор по сему поводу, а тем временем дона Мария Тибурсия шепнула на ухо доне Марии Филипе:

— А ведь это уловка, сестрица!

— Уловка?

— Ну да! Оставим околичности. Девочка — дочь братца Теотонио.

— Силы небесные! Что ты такое говоришь, сестрица Тибурсия? Братец доктор не приказал бы бросить младенца в реку...

— Само собою; но он подучил арендатора разыграть всю эту комедию. Брагадас просто вытвердил слова роли, а придумал их братец и, может быть, каноник.

— Вряд ли, — усомнилась вторая сестра. — Зачем бы понадобились братцу Теотонио такие хитросплетения? А кто же мать?

— Мало ли здесь красоток...

— Необходимо крестить девочку не позднее чем завтра поутру, — сказал каноник, — не то как бы она не умерла, этого вполне можно ожидать. Крестной матерью будет одна из вас, милостивые мои сеньоры, а крестным отцом — сеньор судья.

— Со всей охотой, — согласился доктор Теотонио.

— Вот видишь? Отец не он, — сказала вполголоса сестра дона Мария Филипа.

— А может, отец — каноник? — бросила дона Мария Тибурсия.

— Не наговаривай! На такого человека... Бедняжечка!

— Так кто же из вас будет крестной матерью? — спросил каноник.

— Может, сестрица Филипа? — предложила дона Мария Тибурсия.

— Вы обе можете быть крестными матерями, ибо таинство крещения это допускает, в отличие от тайны рождения.

— Да, что касается рождения, то мать может быть лишь одна, — сентенциозно изрек доктор.

— Вот именно, — подтвердил каноник; и сестры задумались над таинством крещения, приобщающим их, хотя бы словесно, к материнству.

— А так как не известно, кто мать новорожденной, то крестные родители должны взять на себя заботу о малютке, поскольку обряд крещения налагает на крестных обязанности заменить ей родителей, а у Франсиско Брагадаса одиннадцать человек детей, — добавил каноник.

— Где одиннадцать, там и двенадцать, — вмешался земледелец. — Но коли вы, милостивые сеньоры, возьмете на себя заботу о подкидыше, великое девчоночке счастье привалило бы.

— Хорошо, Франсиско, — сказал судья. — Мы возьмем на себя заботу о подкидыше. А завтра пойдем в церковь Христа Спасителя и совершим обряд крещения.

Арендатор покинул усадьбу в самом радостном настроении и с мыслью, что Господь Бог будет милостив к его малышам в награду за то, что отец их спас эту девочку, а если она умрет, святое крещение даст ей крылышки, чтобы долететь до рая. Не будучи богословом, Брагадас не ведал о существовании нимба.

— Как же вы назовете девочку? — спросил каноник.

— Мария, само собою, — отвечала дона Тибурсия. — Сестрицу зовут Мария.

— Это-то я знаю, моя сеньора, но нужно добавить прозвание, указывающее на то, при каких обстоятельствах была она найдена, — в колыбели на реке. Вы хорошо знаете, сеньор судья, как рассказывается в Библии. Нечестивый Фараон приказал умертвить всех новорожденных мужеска пола со словами: «Всякого новорожденного у Евреев сына бросайте в реку; а всякую дочь оставляйте в живых».

— Ну-ну, — закивал судья, — пускай наш каноник поведает нам историю Моисея.

— Да ведь дочь Фараона нашла его в реке: он был в колыбели, а колыбель плыла по течению. Поэтому мне казалось бы уместным назвать девочку Марией Мойзес.

— А почему бы не назвать ее Марией Абидис? — спросил доктор.

— Абидис? — переспросил священнослужитель, напрягая память. — Какой такой Абидис?!

— В португальской истории есть случай, сходный с библейским, сеньор каноник. Почитайте-ка моего любимого Бернардо де Брито. Разве не твердил я вам сто тысяч раз, что наша история — богатейшая сокровищница, откуда можно черпать факты, пригодные для философского осмысления самых невероятных вещей, какие только могут случиться?! Я рассказываю по памяти, но если она мне изменит, могу принести первый том «Лузитанской монархии» — книги, с коей никогда не расстаюсь. — И, взяв понюшку из табакерки доны Тибурсии, он продолжал: — Горгорис, властитель Лузитании, в году две тысячи восемьсот шестом от сотворения мира изобрел мед.

Каноник улыбнулся.

— Вам это кажется смешным, сеньор, — обиделся доктор.

— Я полагал, что мед изобрел тот, кто изобрел пчел, — пояснил священнослужитель.

— Право же, такие слова недостойны человека начитанного! А кто изобрел сутану, которая на вас? Кто вообще изобрел сутаны, позвольте полюбопытствовать?

— Сие мне неведомо.

— Если вы, сеньор каноник, полагаете, что мед изобрел тот, кто изобрел пчел, вам следует ответить, что сутаны изобрел тот, кто изобрел овец, ибо овцы дают шерсть, а из шерсти ткут сукна.

— Вы правы, — иронически согласился каноник. — Перейдем к истории Горгориса.

— Каковой звался Melicola[178], поскольку изобрел мед.

— Не изобрел, а научился добывать: meli и colo, — буркнул священнослужитель.

— Изобрел, от in venio — я открываю. Открыл.

— Ох, вы сон на людей нагоняете этой скучной латинской тарабарщиной, — вмешалась дона Мария Филипа. — Ну же, братец, расскажите нам свою историю.

— Это самое лучшее, — покорился каноник. — Я не буду больше прерывать вашего братца, уважаемые дамы.

— Прерывайте сколько угодно, меня не убудет. Итак, Горгорис царствовал в Лузитании, и у него была дочь, которая влюбилась в человека низкого происхождения. А явной любовь их стала по той причине, что дочь Горгориса, как говорит Бернардо де Брито, пользуясь исконно португальским словом, забеременела.

— Силы небесные! Ну и словечко! — воскликнула брезгливо дона Мария Тибурсия.

— Слово, вряд ли уместное в устах духовной особы! — подхватила ее сестрица с не меньшим негодованием.

Братец Теотонио хихикал, подмигивая канонику правым глазом; каноник же с величайшей серьезностью проговорил:

— Почтенные дамы, в былые времена люди совершали поступки и называли их соответствующими словами; в наши дни учтивость запрещает