Иван Дмитриевич едва не зарычал от мерзости этих слов.

— Не честь для офицера свою вину спихивать! — хрипло ответил он.

Он понимал, что ничего хорошего от Петра Алексеевича ему ждать не приходится. Он отступил, и это позор. Царь бил шведов на их земле, взял Гельсингфорс и Турку, в морской битве при Гангуте сам бросился с саблей на абордаж, — а полковник Бухгольц уступил каким-то диким степнякам!.. Разжалованьем в солдаты тут не отделаешься. Государь его повесит.

— Спесью своей ты токмо гагаринское казнокрадство покрываешь! — яростно прошипел Нестеров.

Обер-фискал был прав. И он не просил ничего незаконного или дурного. И всё же в том, о чём он просил, была какая-то низость.

Иван Дмитриевич, проклиная себя, вытащил из-под бумаг на столе журнал учёта денежных трат и бросил Нестерову.

…Ас севера опять надвигалась осень, словно весы Вселенной качнулись в другую сторону. По осиновым урёмам в лощинах ползли пятна желтизны, потихоньку вытесняя собою зелень; тайга непримиримо темнела, сплочённо и густо щетинясь; вверх по течению рек подымалась стылая синева; трава полегла; болота и старицы тихо вскипали туманами; в небе рябили гусиные стаи, прощально курлыкая над Алафейскими горами; прибылые волчата учились выть на луну вместе с матёрыми волками. Мир словно освобождался от излишней суеты и тесноты, пустел, стелил постель для будущих холодов.

Матвей Петрович приходил посмотреть, как в последние погожие дни каменщики Ремезова торопливо строят кремль. Завершить всю работу за пару месяцев, конечно, было делом немыслимым, и Семён Ульяныч поставил себе целью просто перекрыть верхи стен пятью-шестью слоями добротного свежего кирпича. Прежняя кладка под временными кровлями обветшала, а новая кладка укрепит её и предохранит от дальнейшего разрушения.

— Хоть на вершок, а вперёд, — дружелюбно сказал Гагарин Ремезову.

— Мёртвому припарки, — тотчас ответил Ремезов.

— Ты не сердись на меня, Семён Ульяныч, — искренне попросил Матвей Петрович. — Меня вон давеча владыка поучал, что не надо, мол, желать сделаться лучше всех. Надо желать, чтобы сегодня ты стал лучше, чем был вчера. А мы — хоть на два ряда — но всё же нарастили стройку. Я добра хочу.

Семён Ульяныч промолчал.

— И о Петьке твоём я тоже скорблю.

Семён Ульяныч шмыгнул носом, дёрнулся, чтобы отойти от Гагарина, но остался на месте. Была в Матвее Петровиче та душевность и щедрость, которая вновь и вновь возрождала доверие к нему.

Когда на Тобольск посыпались обложные дожди, у губернатора снова объявился обер-фискал Нестеров. Николай принёс в канцелярию записку с требованием приватной встречи. Матвей Петрович, предчувствуя очередные козни, пригласил Алексея Яковлевича к себе в дом.

Он встретил фискала в кабинете: сидел, развалясь, в кресле-корытце, и не встал, чтобы поклониться гостю. Нестеров сбросил шубу в сенях и был в кафтане старинного свекольного цвета и прадедовского покроя — прямом и длинном, как труба, с двумя рядами пуговиц от горла до колен.

— Выйди вон, — повелел Нестеров лакею Капитону.

— Выйди, — со вздохом сказал ему и Матвей Петрович.

Капитон затворил дверь кабинета.

— Изучил я расходные книги Бухгольца, — Нестеров говорил свысока, неохотно, словно делал Гагарину одолжение, — цифирь с цифирью сложил, и не сошлось у меня.

— Ну, переложи, чтобы сошлось.

— И так, и эдак перекладывал — всё одно прореха остаётся. Да и не прореха, а дырища огромадная. Сорок тыщ рублей недостачи.

Матвей Петрович едва не застонал. Если бы он воровал у Бухгольца из воинской казны, то сам и подогнал бы расход к приходу, не поленился бы. А он собирал Бухгольца честно и не озаботился проверкой. Видно, подвела его хозяйская привычка хватать деньги откуда попало, ведь всё вокруг своё, — не глядеть на повытья, не разделять канцелярские столы, путать статьи. Обычно потом секретари наводили порядок в записях, но это случалось только к Рождеству, когда завершался учёт податей и прибылей от осенних ярмарок.

— Значит, Бухгольц шельмовал, — Матвей Петрович пожал плечами, не показывая, что Нестеров уцепил его за живое.

— В сей губернии, князь, есть лишь один карман, в который столько влезет, — презрительно ответил Нестеров. — И оный карман твой.

— А докажешь?

— Иначе и не явился бы.

Матвей Петрович внимательно рассматривал Алексея Яковлевича.

— Откуда ты такой вылез, Нестеров? — задумчиво спросил он.

И вправду, откуда берутся такие настырные преследователи? Ведь не для мощи государства фискал старается, не для истины, это же видно. Матвей Петрович помнил Нестерова по Сибирскому приказу. Услужливый был дьяк, перед начальством спины не разгибал, дотемна в палате сидел.

— Своими трудами пред государем Петром воздвигся, Матвей Петрович, — гордо сказал Нестеров. — Своими трудами.

— Какой труд доносы писать? — презрительно хмыкнул Гагарин.

— Грязный труд, Матвей Петрович, ну дак я и сословия грязного.

И это Матвей Петрович тоже помнил. Нестеров был родом из деревни Хрущёвка под Лебедянью: холоп думного боярина Федьки Хрущёва. При боярине стал откупщиком по своей деревне, а потом и по вотчинам хозяина. И секли его у коновязи, и в зубы били, и в холодную кидали — всё было. Но он выкупился на волю, пропихнулся в прибыльщики, а в конце концов занял Ясачный стол в Сибирском приказе. Там и приметил его боярин Стрешнёв, московский губернатор. И дело пошло куда веселее. Алексей Яковлевич женился на столбовой дворянке Тютчевой, а сына женил на дворянской дочери Уваровой. Свалив своего начальника Желябужского, Нестеров стал обер-фискалом. А главные победы он одержал над сенаторами Волконским и Апухтиным. За лихоимство сенаторов приговорили к плахе, но в последний миг государь заменил топор на клещи и разорение: на Троицкой площади в Питербур-хе Волконскому и Апухтину вырвали языки, а имения сенаторов, выплатив фискалу половину их цены, забрали в казну.

— Видать, с холопьих времён ты привык коням под хвосты заглядывать, — презрительно сказал Нестерову Гагарин.

— Лошадками-то не брезгуй, губернатор, — ответил фискал. — У вашей кавалерии под шубами погрязнее будет.

Матвей Петрович понял. Ежели один человек разоблачает другого во имя правды, то им движет обжигающий гнев. А Нестерова поджаривала гордыня. Ему зазорно было стоять ниже бояр и дворян. Он завидовал.

— Взяли смерда на воеводство, так смерд на барина и пошёл войной, — насмешливо сказал Матвей Петрович.

— Милостью государя я тоже нынче барин, — с превосходством возразил Нестеров. — Именьями награждён. Не одним князьям с серебра кушать.

Ну, теперь ясно, что делать.

— Хорошо, — Матвей Петрович шлёпнул ладонями по коленям. — Значит, сорок тыщ с меня. Возьмёшь пушниной или товарами?