— Не имеешь, — спокойно возразил Буурул.

— Мой прапрадед был повелителем всех ойратов, — напомнил Онхудай. — Мой дед был братом джунгарского контайши. Я не собака.

Ханай-нойон Хонгор, прапрадед зайсанга, был признан всеми ойратами чулган-даргой. Его слово решало всё. От разных жён у него было пять сыновей — пять «тигров». Старший из «тигров» нойон Байбагас сто лет назад привёл хошутов в Сибирь, занял верховья Иртыша, Ишима и Тобола и основал город Доржинкит. В те годы свирепый Алтын-хан Шолой Убаши, монгол, захватил Джунгарскую равнину, и джунгары тоже попятились на Иртыш. Байбагас и джунгарский тайша Хара-Хула объединили свои силы и сразились с монголами в урочище Намчи. Монголы были разбиты, а Шолой Убаши погиб. Его тело бросили в Иртыш. Но потом Байбагас рассорился с братом Чокуром, другим «тигром», и Чокур убил Байбагаса.

У Байбагаса остались два сына — Аблай и Очирту. Аблай получил от отца в наследство шестьдесят тысяч дымов — кибиток, а Очирту — семьдесят тысяч. Через много лет Очирту возглавил джунгар и получил от Далай-ла-мы имя Цэцэн. Но на излёте жизни Очирту потерпел горькое поражение в войне с Галданом Бошогту, дядей Цэван-Рабдана, и попал в плен. В плену он и умер. Джунгарию взяли в руки надменные потомки Эрдени-Бату-ра — Сенге, Галдан-Бошогту и Цэван-Рабдан. А потомки Байбагаса и Аблая прозябали в своём улусе на Иртыше — на дальней окраине ойратской вселенной.

— Не надейся меня обмануть, Онхудай, — устало сказал эмчи Буурул. — Сын Аблая не продолжил его род мужчинами, и ты — сын его дочери Цэлмэг-ану. Ты унаследовал место зайсанга от дяди, а не от отца. Твоя кость — кость Бодорхона, а не Чороса. Потому уходи на Иртыш и жди милости там.

Онхудай засопел от безвыходного гнева.

— Сколько стоит милость контайши? — задыхаясь, спросил он.

— Контайша любит изумруды.

— У меня их нет.

— Ещё ему нужны пушки.

— У меня их тоже нет.

— Тогда поди и разбей казахов Богенбая. Ты же великий воин.

— Ты смеёшься надо мной!

— Найди сам, чем может угодить контайше внук Аблая и правнук Байбагаса, — холодно сказал Буурул. — А сейчас покинь берега Или.

И Онхудай ушёл, оставив невольников в Кульдже. Для подарка Цэван-Рабдану он не мог придумать ничего, кроме золота, а золото — пятьдесят лянов за орыса и пятьсот лянов за Улюмджану — он надеялся получить от Ходжи Касыма. Вернувшись в Доржинкит, Онхудай забрал орыса и двинулся в Тургайские степи, где у хана-ки Чимбая он назначил Касыму встречу.

А Ходжа Касым в это время готовил выкуп Вани Демарина.

Дела у Касыма шли прекрасно. Лавки бойко торговали, а из Берёзова от коменданта Толбузина по Иртышу поднялся дощаник с пушниной — восемь берестяных коробов, обмотанных сыромятными ремнями. Чтобы не дразнить таможенных дозорщиков и ларёчных смотрителей, дощаник разгрузился у Сузгун-горы за три версты до Тобольска, и короба доставили в амбар Касыма ночью на лёгких шитиках. И в доме у Касыма тоже всё было благополучно. Вернувшись из поездки к джунгарам, Касым увидел, что Хамуна как-то мягко оживилась: его лола ур-мондан наконец-то зацвёл. Хамуна улыбалась и на ложе впервые ответила мужу неумелой нежностью, хотя в глазах её всё равно осталась тёмная тайна, словно в глубине проруби. И даже в Назифе, которую Касым наградил одной из ночей, исчезло прежнее ожесточение.

— Что случилось с тобой и Хамуной? — спросил Касым.

— Мы все скучали по тебе, — ответила Назифа.

— Ты била её? — Касым проницательно глянул на жену.

— Я не била её, ведь ты мне запретил делать это.

Касым внимательно осмотрел Хамуну. Медовое тело остячки показалось ему безупречным; он не обнаружил следов от плети на спине или на заду Хамуны, не нашёл синяков или кровоподтёков ни на ляжках, ни на грудях. Назифа не солгала. И Касым решил не доискиваться до причин пробуждения Хамуны. Может, и нет никаких причин: время сделало своё дело, примирило Хаму-ну с её участью, научило жить так, как выпало.

Касым часто думал о Ване Демарине. Он не испытывал благодарности за то, что этот офицерик спас его от ножа Юхана Рената. Касым не сомневался: Ваней руководило желание вырваться из плена. Ваня защищал не бухарца, а своё будущее. Ну и хорошо. Касым тоже действовал из выгоды, а не из человеколюбия, ведь он то-жир, а не праведник-салих. Тёплое чувство к Ване согревало сердце Касыма лишь потому, что Ваня был славным приобретением. Если всё получится, как надо, расходы на Ваню окупятся двадцать раз. Свалив Гагарина, Касым сможет вернуть себе Канифа-Юлы — древний путь в Бухару по Тоболу. Он обогатится на пушнине Толбузина, и ему не придётся платить Онхудаю за путь по Иртышу в Кашгар.

Встреча с Машей Ремезовой вселила в Касыма надежду обойтись вообще без трат. Таким хитрым поворотом дела Касым потешил бы и своё самолюбие: если Гагарин даст денег на выкуп Демарина, то оплатит свою погибель. В Бухаре ловкость тобольского тожира уподобят ловкости Ходжи Насредцина, и это честь. Но увы: никто из Ремезовых в лавке Касыма больше не появился. Касым выждал некоторое время и решил всё узнать сам.

Семёна Ульяныча он нашёл на строительстве кремля. Работники таскали доски и кирпичи, выкладывали стену, подбивая ряды, что-то сколачивали, обтёсывали, пилили, а Ремезов, потрясая зажатой в кулаке палкой, орал на мужиков, месивших в чане строительный раствор:

— Живее лопатами двигайте, курицы снулые! Золу раструсить надо! Ты чего песок в известь комом валишь, иуда? У тебя баба в щи тоже цельный кочан кидает или нашинкует его сперва?

— Салам, Семён-эфенди, — сказал Касым.

Семён Ульяныч оглянулся, опуская палку.

— A-а, это ты, — пробурчал он. — Чего хотел?

Ремезов всегда был крикливым и сварливым, но за шумным буйством у него прятались лукавство, тайное добродушие, понимание несовершенства людей и мира. А сейчас Касым почувствовал, что в старике остались одни только острые углы, одна только злая нетерпимость.

— Хотел спросить тебя, Семён-ата, будешь ли ты помогать мне с выкупом вашего офицера Вани Демарина. Мне к губернатору хода нет.

— Пусть этот фицер сдохнет у степняков! — отрезал Семён Ульяныч. — И пальцем не шевельну! А выручишь его — сам щенка утоплю!

— А как же твоя Мариам? — осторожно напомнил Касым.

— Обоих в мешок — и в Иртыш!

— За что такая немилость?

В глазах Ремезова блеснули слёзы.

— Убирайся отсюда, Касым! — крикнул он. — Не трави душу!

Что ж, Касым мог обойтись и без денег губернатора, хотя очень жалко. Но трудность открылась в ином обстоятельстве. Никто из бухарцев или татар не знал, где в Тур-гайских степях находится ханака Чимбая — Таш-тирма. И никто из тоболяков тоже не знал. Её место было известно лишь Леонтию Ремезову, который в прошлом году ездил на Трёхглавый мар бугровать. Правда, золото ему не далось. Леонтий рассказывал, что его ограбил зайсанг Онхудай. Однако Леонтий ведь не забыл дорогу к ханаке.