Но тому лишь ещё веселее.

— Хочешь знать, не заказала ли она тебе кастрацию?

Мляяя… где, черт возьми, Эдуард Кайманов? Может стерва его не снотворным опоила, а какой-нибудь дурью, которая держится в организме несколько суток?

— Забудь, — отворачиваюсь обратно к окну.

Однако отец продолжает смеяться.

— Серьёзно, Егор, ну как? Как ты умудрился влезть в подобное?

Я уже начинаю ему отвечать, что ровно так же, как и он, как вдруг осознаю. Он ведь всё знает про Олесю. А ещё… мерзость какая. Мы спали с одной и той же дрянью. Твою ж…

Больше мне не до шуток, смотрю впервые другим взглядом на отца.

— Ты ведь и сам всё знаешь. Так почему не отчитываешь? Что это вообще за шутки? Это нихрена не смешно.

И по нему вижу, что он думает так же. Однако, улыбки не теряет.

— А ты предлагаешь поплакать вместе?

— Нет, но…

— Вот и я думаю, что с нас и так хватит. Сам виноват, что предпочитал всё игнорировать, а в итоге чуть вас обоих не лишился. Поэтому мне весело. Особенно от того, что я приготовил для всей их семейки. Ни один на свободе не останется.

А вот это уже звучит по Каймановски. Так, что и я бы повторить не смог. И я, если честно, даже готов уйти в сторону, потому что хуже меня, может сделать им только отец.

Больше мы ни о чем не говорим. Совсем. Между нами нет напряжения, но мы оба предпочитаем погрузиться в размышления. Когда же наконец подъезжаем к дому, я ожидаю, что отец пойдёт со мной, будет и дальше разыгрывать карту родителя, но из машины выхожу я один, а он тупо уезжает.

И тут же стопорюсь. Смотрю на входную дверь и прокручиваю в голове, с чего начать разговор. Отец так и не сказал, знает ли всё Лина, а значит мне придётся идти вслепую. Не то чтобы я трусил… хотя нет, мне по правде п*здец как страшно. Страшно всё потерять после того, как только-только прочувствовал вкус желаемого.

Всё-таки не каждый день приходится признаваться девушке, что её использовали да и вообще всё, что она пережила, только из-за того, что я в своё время не убеждался в адекватности тех, с кем спал.

А Лина и так многого от меня натерпелась, чтобы быть готовой перешагнуть ещё и через это.

Возможно, было бы лучше оставаться в обезьяннике.

И всё же в дом я захожу. Тихо, хотя травмы все равно не дали бы мне двигаться более резко. Но торможу я точно не из-за них. И уж точно не они пульс разгоняют. Секунды не проходит, как вижу Лину в гостиной, она безостановочно переключает каналы, но совсем не долго.

Это чувство… оно всегда одно на двоих.

Птичка замирает, но поворачиваться не спешит. А я впервые в жизни сетую на отца, желая, чтобы он не исчезал.

Но стоит Лине обернуться, так коротко втянуть полуоткрытыми губами воздух, и я всё — пропадаю в её глазах. Пары секунд не проходит, а птичка уже бросается мне не шею и намертво обнимает. Морщусь и едва-едва не матерюсь, изо всех сил стискивая челюсть. Но ни звука не издаю. Не могу, она испугается, отстранится…

А я, п*здец, как хочу её в себя забрать.

Навсегда чтоб так, и эти чувства по кругу.

— Господи, Егор, — она плачет, и это доставляет больше боли, чем рёбра, — я так… так рада, что с тобой всё в порядке.

А потом чуть отстраняется, чтобы посмотреть на меня. Пальчиками своими по лицу проходится, аккуратно так, что дрожь пробирает. Бесит намного, что осторожничает и гладит разбитую губу. Но… какое там. Я завис, выпал из реальности, пусть хоть бинты наматывает и зелёнкой всего разрисовывает. Главное, чтобы рядом оставалась.

— К черту меня, птичка, скажи, что с тобой больше ничего не было.

Но я явно говорю что-то не то, Лина вдруг злиться, в глазах огонь сверкать начинает. Толкает ладонью ключицу, и на этот раз я не сдерживаюсь и морщусь при ней. Охрененно блин, будет думать, что я от толчка ломаюсь.

— Ой, тебе больно? Прости… — прикладывает ладонь к губам, но я ее останавливаю.

— Всё нормально, — давлю улыбку, перекошенную, но пофиг, я редко ей улыбался, чтобы она их различала. — Как ещё нарваться мне на твою снисходительность?

На этот раз не бьет, но брови хмурит.

— Вот вообще не смешно, Егор. — Кто бы спорил, мне так точно не до веселья, когда обдумываю, что возможность сломанных рёбер это капец, какая помеха тому, что хочу с ней сделать. — Ты не должен был со мной так поступать. Это нечестно.

Не то чтобы я не ждал этой песни, просто…

Заламываю бровь.

— Предлагаешь, чтобы я стоял и смотрел, как забирают тебя?

Конечно, она знает, что такого бы не могло произойти, но она чувствует себя виноватой.

— Не ты его бил, но именно ты расплачиваешься теперь за это.

— Я расплачиваюсь за то, что сам натворил. Начиная с того, что пустил эту суку в наш дом, а заканчивая… — делаю паузу, смотрю на её реакцию, и по тому, как опускает глаза, удостоверяюсь, что всё знает. Повторять не имеет смысла. — Вот именно, Лина, так что, хватит рассуждать, кто что должен. Самое главное для меня, что с тобой всё в порядке, с остальным как-нибудь справлюсь, поверь.

Лина шумно выдыхает, и этот упрямый взгляд на меня.

— А что для меня важно? Это не имеет значение?

Я знаю, о чём она говорит, но не хочу мусолить эту тему. По крайней мере, сейчас. Я устал и хочу только одного — Лину. Провожу большим пальцем по её скуле, кайфуя только от того, как она отзывается на моё прикосновение. Она другая, не знаю, что за эти два дня изменилось, но Лина стала такой мягкой, податливой и открытой.

— Давай, ты на меня потом поругаешься? А ещё лучше, просто покричишь. Подо мной.

Еще один тычок, мягче и всё же… улыбку снова перекашивает. Но Лина не замечает, пыхтит и густо краснеет.

— Ненавижу тебя, Кайманов, — горячо выдыхает она, но звучит это ещё охренительней, чем «я люблю тебя».

И это именно то, что мне нужно. Пусть ненавидит, хоть всю ночь, главное, чтобы также горячо и несдержанно.

Не даю ей опомниться, мгновенно ко рту её прижимаюсь своим, пока снова говорить не начала. Наглею, но собираюсь настаивать на последнем желание «умирающего», если напором не возьму, буду давить на жалость.

— Егор… — пытается выдать,