– Нет… а с какой стати? Это же всего раз было… – Смотрю на него. – Она тебе сказала, что у нас был секс? Какого хуя… что она сказала?

– Что в постели ты был хорош – она употребила слово «изобретательный», – но еще, что у тебя нет выносливости молодого парня. Что ты больше не можешь трахаться всю ночь, а именно это ей и нужно. – И в уголках иво грызла мелькает слабая улыбка.

Над этим я могу только рассмеяться.

– Давай просто на этом остановимся, и разреши мне вас обоих поздравить. У меня тоже есть чутка новостей. Это твой последний сезон в «Саррендере».

– Они не могут меня уволить, – петушится он, а потом бацает кулаком по столу, так что мой бокал шатается. – Ты не можешь им позволить!

Поднимаю руку, чтобы его унять, и вставляю:

– В следующем сезоне ты играешь в «Экс-Эс».

– Блядь! – Он вскакивает и орет в сторону стойки: – Дайте мне бутылку вашего самого лучшего шампанского, – а потом говорит мне: – У меня самый лучший директор на свете!

Не могу удержаться:

– Цитируя Брайана Клафа, я, конечно, в первой единице.

– Кто такой Брайан Клаф?[76]

– Ты еще не родился, кор, – пригруженно говорю я.

Викки впервые приезжает ко мне в Вегас вместе с Уиллоу и Мэттом. Мы ходим на Кельвина Харриса[77] в «Хаккасане», Бритни Спирс в «Эксисе», ну и, конечно, Конрада, Эмили и Карла в «Саррендере».

Пока Конрад за пультами, а Карл объясняет остальным за ДМТ, хватаю за грудки Эмили:

– Спасибо, что рассказала ему про нас, – киваю на аппаратную и на грузную спину Конрада.

– А, просто с языка слетело. Мне так жаль!

– Да уж думаю.

– Не дуйся. – Эмили поднимает брови. – Это же я, ну и Иван, помогла убедить его, что ты важный чел.

«Ебать…»

– Иван? При чем тут Иван?

– Да, мы с Конрадом тусили с ним в Амстердаме. Я пыталась перетянуть его обратно к нам. И все вон как вышло, да? – ухмыляется она. – Он хочет вернуться в «Цитадель продакшнз». Скоро жди звонка.

Ё-мое. Так это не Иван пытался перехватить их для больших шишек! Это они сами замолаживали бельгийского предателя Ивана, чтобы он вернулся в лагерь «Цитадели».

– Эмили, я бесконечно благодарен, но почему ты это делаешь?

– Мне немного стыдно, я ведь такой переполох тебе устроила.

– Послушай, это просто был дибильный малой перепих, это не долж…

– Да не это, долбоеб, – смеется она и подается ко мне ближе. – Но это ты точно должен хранить в секрете…

– Лады…

– …с самотыком – это был не Карл, – признается она, и на нас нападает приступ ржача.

Допросная пустая и голая. На пластмассовом столе стоит записывающее оборудование. Вокруг – жесткие пластиковые стулья. Саймон Дэвид Уильямсон уже пришел в себя, ну и одна его часть, как всегда, предвкушает грядущие межличностные трения. Он скрипит зубами с миной, которую считает леденящей. По прибытии в полицейский участок и перед помещением в изолятор он тут же настоял, чтобы ему разрешили позвонить своему адвокату. Тот распорядился молчать до его прибытия. Впрочем, у Уильямсона другие мысли.

Он смотрит свысока на двух полицейских, которые привели его в комнату. Они уселись, один положил на стол пластиковую папку. Уильямсон решает оставаться на ногах.

– Садитесь, – приглашает один из копов, включая магнитофон.

У этого полицейского коротко подстриженные светлые волосы с довольно сильным вдовьим мысом. Он попытался спрятать изрытый угрями подбородок, отрастив бороду, но та оказалась слишком редкой и еще больше подчеркивает рубцы. «Женился на первой же чикуле, что раздвинула перед ним ноги» – таков безжалостный вердикт Уильямсона. В этих смешливых глазах и до нелепости жестоко сжатых губах он отмечает классические ужимки плохого копа.

– Если вам все равно, я предпочитаю стоять, – заявляет Уильямсон. – Сидеть вредно для здоровья. Лет через пятьдесят мы будем смеяться над старыми фильмами, где люди сидят за столами, почти так же, как смеемся сейчас, когда они курят.

– Сядьте, – повторяет Плохой Коп, тыча пальцем в стул.

Уильямсон опускается на корточки.

– Если вас беспокоит датчик линии глаз или микрофона, этого должно хватить. Так существо, именуемое гомо сапиенс, опускается от природы: шкетами мы делаем это инстинктивно, затем нас учат…

– Сесть! – обрывает Плохой Коп.

Саймон Уильямсон смотрит на полицейского, потом на стул, словно тот электрический и предназначен для его казни.

– Занесите в протокол, что я был вынужден сесть из какой-то отжившей приверженности социальным условностям и вопреки собственному выбору, – напыщенно говорит он, после чего опускается на сиденье.

«Мои руки не дрожат. Мои нервы спокойны. Хоть я и несу пургу на отходняках от снежка и бухла, я все равно способен оставаться, нахуй, мужиком и фурычить. Просто я более высокая ступень эволюции. Будь у меня образование, я стал бы хирургом. И не с вонючими шлепанцами мудохался б, но трансплантировал сердца, а то и ебаные мозги».

Когда Плохой Коп переходит на агрессивный тон, Уильямсон изучает реакцию его коллеги: ироничная, слегка пренебрежительная улыбка словно говорит: «Мой напарник – мудозвон, но что я могу поделать? Мы понимаем друг друга». Это вариация обычной практики «хороший коп / плохой коп». Хороший Коп – упитанный темноволосый мужчина, который выглядит постоянно изумленным. Резкий верхний свет неприглядно подчеркивает его неровные, словно пластилиновые черты. Он скалится Уильямсону, а Плохой Коп между тем продолжает:

– Значит, двадцать третьего июня вы были в Лондоне?

– Полагаю, что да. Легко проверить. Должны быть телефонные звонки и, вероятно, снятие наличных в банкомате «Нэтуэста» на вокзале Кингз-Кросс, который я регулярно посещаю. Ну и, конечно, сэндвич-бар на Пентонвилл-роуд. Скажите своим коллегам из Столичной полиции, чтобы спросили Милоша. За меня там в больших курсах, как вы здесь любите выражаться, – улыбается он, входя во вкус. – Я всегда езжу на метро, операции на моей ойстер-карте должны подтвердить маршрут, и, конечно, со мной была моя невеста… Так что же случилось с Виктором Саймом?

– Он ваш друг, так ведь? – Плохой Коп дергает себя за скудную бороденку.

– Я бы так не сказал.

– Вас много в его списке вызовов.