Хороший Коп снова перелезает на водительское сиденье:

– Он сказал, что Виктор Сайм шантажировал его разоблачительным секс-видео, чтобы он провел операцию…

– Этому я охотно верю…

– Но он не смог удалить почку. Он сказал, что ее вырезали вы, с помощью видео на ютьюбе и мужчины по имени Майкл Форрестер…

– Ну, теперь мы погружаемся в царство фантазии, – фыркает Уильямсон.

– Разве, Саймон? В самом деле? – возражает Хороший Коп.

– Майки Форрестер? Видео по удалению почки на ютьюбе? Что за хуйню вы тут, парни, курите? – Саймон Уильямсон громко хохочет, качая головой. – Это пиздец как развеселит присяжных, если дело дойдет до суда!

Копы переглядываются. Уильямсон различает теперь подспудную безнадегу, когда взрослые мужики играют в глупую детскую игру, в которую больше не могут поверить. Но затем его огорошивает новая внезапная смена тактики, и физиономия Хорошего Копа становится мудаковатой:

– Вы можете объяснить поступление девяноста одной тысячи фунтов стерлингов наличными на ваш банковский счет шестого января?

Уильямсон знает, что его лицо мало что выдаст, но чувствует, как внутри что-то умирает. «Рентон. Меня уделает ебучий Рентон».

– Откуда вам известно об этих деньгах?

– Мы связались с вашим банком. Вы в числе подозреваемых, и потому банк обязан был сообщить нам о любых недавних существенных поступлениях.

– Я просто охуеваю, – беснуется Уильямсон. – С каких это пор ебаные банки, которые обувают и эксплуатируют всех граждан этой страны, стали… – хорохорится он. – Это был платеж за торговую операцию.

Хороший коп произносит следующие слова, словно актер мыльной оперы:

– Операцию по торговле органами?

– Нет! Это было… Слушайте, поговорите с Майки Форрестером. Он бизнес-партнер Сайма. У них была серьезная выясняловка.

Оба полицейских молча на него смотрят.

Уильямсон гадает, куда же, нахуй, запропастился его адвокат, но в этом предбаннике не заметно никакого записывающего устройства, так что беседа, вероятно, не для протокола. Он снова бросает сквозь стекло взгляд на неподвижного, жалкого Юэна. Медленно считает в голове до десяти, после чего говорит:

– Ладно, пора выложить карты на стол. Я был в Берлине по просьбе Спада, ухаживал за ним. Я узнал, что Юэна шантажировал Сайм, – объясняет он, прикидывая, не повесить ли всех собак на Форрестера, но передумывает. Майки и сам без особого труда справится, к тому же из первых уст это будет звучать гораздо убедительнее. – Я приехал туда удостовериться, что с моим старым дружбаном все нормально. Протянуть ему руку помощи. Я, конечно, подозревал, что история мутная, но это было не моего ума дело. Спросите Майки!

Плохой Коп переводит взгляд на Хорошего:

– Мистер Форрестер ушел на дно: на наши звонки он не отвечает. Его телефон выключен, и мы пытаемся его отследить. Я бы предположил, что телефона у него при себе нет.

Саймон Дэвид Уильямсон решает, что хватит уже импровизировать:

– Я больше ничего не скажу, пока сюда не прибудет мой адвокат. – Он качает головой. – Должен признаться, что очень расстроен тем отношением, которое вы, офицеры, сегодня продемонстрировали. Нет никого, кто поддерживал бы полицию, закон и порядок так же, как я. Я пытаюсь сотрудничать и помогать вам, а со мной обращаются как с обычным уголовником и позволяют себе всевозможные ехидные намеки. Так где же мой адвокат?

– Он в пути, – говорит Хороший Коп. – Расскажите нам о Сайме.

– Без комментариев.

– Ты уверен, что хочешь отбывать срок? Из-за этих чмошников? Сайма? Форрестера? Нелегко будет в твоем-то возрасте, – говорит Плохой Коп, а затем подается вперед и понижает голос до шепота: – Скоро кто-то другой будет дрючить эту твою аппетитную сучку-невесту, братан.

– Видать, кто-то уже дрючит, – отвечает Уильямсон.

Хороший Коп как бы осуждает Плохого за грубость, хмуро надувая губы.

– Побереги себя, Саймон, – мягко уговаривает он. – Просто вспомни кого-нибудь, кроме Форрестера, кто мог бы сделать это с Саймом.

Больной не в силах представить себе, что Майки совершил над Виктором Саймом подобное насилие. Но ему больше никто не приходит на ум, помимо неопределенных и мутных восточных европейцев, которые, наверное, были подельниками Сайма по сауне и торговле органами.

– Нет. Не знаю. Но Сайм явно путался с какими-то сомнительными личностями, – заявляет Больной, и тут Плохой Коп открывает дверь предбанника.

Уильямсон мигом замечает, что по коридору, пытаясь сориентироваться, идет кто-то похожий на адвоката. Мужчина минует предбанник, затем делает петлю и заглядывает внутрь.

– Я Колин Маккерчар, из «Дональдсон, Фаркуар и Маккерчар», – говорит он Хорошему Копу. Затем кивает своему клиенту: – Саймон Дэвид Уильямсон?

– Да, – говорит Уильямсон и смотрит на полицейских: – В общем, если в будущем возникнут какие-то вопросы, без адвоката я не отвечаю. И я буду, сука-блядь, пользоваться своими правами человека и стоять на ногах. Но в данный момент я, пожалуй, хочу уйти.

– Никаких обвинений? – Маккерчар вперяет в копов испытующий профессиональный взгляд. – Тогда на этом и остановимся.

– Конечно, – говорит Хороший Коп. – Большое спасибо за ваше содействие, мистер Уильямсон.

– Не стоит моей благодарности, – фыркает Уильямсон, поворачивается на каблуках и выходит, а следом его адвокат.

Странная у нас четверка – я, Викки, Алекс и старикан. Рыбалка на пирсе в Санта-Монике: ноль чиво поймали своей одинокой дешманской удкой по сравнению с ревностными рыболовами, у которых спецснаряжение и наживка. Но нам просто надо побыть всем вместе. Добрых полтора года придется мудохаться с документами на отца и сына. Социальные службы в Голландии мудацкие, и юристы нагреют руки, но деваться нам некуда.

Алекс явно напоминает старику Малого Дейви. Он иму потакает, больше, чем я, и, конечно, больше, чем я када-нибудь потакал своему малому брату. Я терпеть не мог все эти иво слюни, сопли, говно, ссаки, звуки и общее придурошное поведение: щитал Дейви чем-то вроде живой фабрики по производству какашек, призванной усугублять мое постоянное чувство стыда на улицах Лита. Никада не догонял, как старик мог иво выносить. Ну, это одно с преимуществ наращивания толстой шкуры. Я научился все это принимать и даже любить в собственном ребенке, хоть он и не такой серун и не такого полного спектра, как был мой брат. Он никада не будет играть за «Хибзов», солировать в актуальном группешнике или, что самое грустное, не познает радости секса. Но он никада и чернушником не станет и не будет переводить свою взрослую жизнь на то, чёбы нянчить диджеев. Самое главное, солнце будет светить иму в лицо, пока я дышу.