Нет, они не разглядывали пустоту за бортом. Они вообще, не разговаривали между собою. Люди сидели, стояли или прохаживались по круглому помещению, и взгляды каждого из них то и дело поднимались наверх - к люку, ведущему в носовой отсек, где вчера произошла авария.

Устюг сначала понял их неправильно. Он сказал:

- Не беспокойтесь. Заварили на совесть.

Он тут же понял, что ошибся. Никто не выразил облегчения, а Мила даже вздохнула. Петров пробормотал:

- Да... Что поделаешь. Ну, пора обедать.

Они медленно двинулись к выходу. Когда последний скрылся, капитан покачал головой. Он только сейчас понял: им вовсе не было страшно, просто их потянуло на место, где вчера они испытали ощущение своей нужности, своей полезности - ощущение настоящего счастья.

Люди старались изо всех сил. Но вчерашней непринужденности, любви и веселья достичь не удалось. Не удалось именно потому, что они хотели и старались делать все, как вчера, а такие вещи трудно выполнять по заданию.

Внешне все было так же: вино, анекдоты и песни под гитару. Но когда очередной анекдот был рассказан и очередная песня спета, рассказчик или певец непроизвольно опускал голову, стараясь не встречаться взглядом с остальными и испытывая облегчение человека, отбывшего неприятную, хотя и неизбежную повинность.

Наконец, очередь дошла до Инны, и многие взглянули на нее с надеждой. Она сегодня выглядела как-то необычно, и кроме того, ее профессионализм должен был возместить недостаток искренности - тот профессионализм, которым другие не обладали.

Актриса встала и несколько секунд молчала, переводя взгляд с одного на другого. Она была очень красива сегодня. Луговой взял аккорд и вопросительно взглянул на нее, но Инна отрицательно покачала головой. Она сказала:

- Дорогие! Сестры и братья!

Это было неожиданно и невольно заставило вслушаться.

- Можно ли далее не видеть? Можно ли молчать и не признавать? Разве возможно и далее считать себя хозяевами положения и не признавать над собой власти иного существа - высшего? Откуда и зачем эта неумная гордость, эти притязания на всемогущество, которыми мы не обладаем и не можем обладать? Разве случившееся с нами не убеждает, что мы лишь маленькие фигурки в руках высшего существа, которое поступает с нами, как хочет, заставляя служить его высоким целям?..

- Инна, - прервал ее Карский. - Откуда этот монолог?

- Это не монолог. Это он приказал мне говорить.

- Кто - он?

- Бог.

Карский вздохнул.

- Вы это серьезно?

- Разве вы не видите?

- Хорошо, - хмуро сказал администратор. - Давайте серьезно. Как вы не понимаете, что это - тупик?

- Нет. Только в этом - цель жизни. Что вы можете предложить нам? И не случайно он устроил так!

- Но это же низко: вместо подлинной цели дать суррогат!

- Это не суррогат! Все мы хотим одного: избавления от нашей сегодняшней судьбы! Но вы больше помочь не в силах. А вот бог... Теперь ничто больше не зависит от точности ваших мыслей и их реализации. Логика мертва. Лишь вера может жить.

- Нельзя возвращаться к похороненным идеям. Ваша умерла уже давно.

Инна улыбнулась. Она готовилась к этому разговору, готовилась спорить с сомневающимися, пользуясь их языком. Это было трудно, раскалывалась голова,- когда Инна пыталась сразу постичь вещи, на постижение которых нужны годы. Но бог помогал. К тому же, она не зря была актрисой, и если овладела немногим, то могла сыграть человека, постигшего многое.

- Ваши слова меня не задевают. Что умерло? Идея о белобородом старце, сидящем на облаках? Но представлять себе бога каждый может, как хочет. Всякое представление бога - лишь символ, так же, как шарик, вокруг которого вращаются другие шарики, поменьше - тоже не изображение атома, а всего лишь условный знак. Представить истинный облик бога не легче, чем частицы, обладающей в то же время свойствами волны. А ведь это - ваша наука!

- Да вы эрудит, Инна! - протянул Карачаров.

- Если я верю в то, что мир сотворен богом - таким, каким я его представляю, - то это лишь аргумент в пользу того, чтобы лучше разобраться в устройстве этого мира. Ведь характер автора каждой вещи проявляется в самой вещи, не так ли доктор?

- Как же вы представляете себе бога? - спросил физик, усмехаясь.

- Как вы - электрон: верю в его существование, потому что вижу конкретные проявления его бытия. Верю, как в силовые линии: они - вне нашего восприятия, но железные опилки располагаются именно по ним. И я верю, что судьбы людей и миров...

- Располагаются по этим линиям?

- Да.

Карский хмуро смотрел в стол. Вот уж к чему он не готовился... Точно так же не был он готов к диспуту о выгоде ручного труда по сравнению с поточным производством или о преимуществах рабовладения перед демократией. Что толку слушать глупости?

- Дело! - сказал он голосом, в котором звучало отчаяние. - Конкретное, нужное дело! Иначе мы снова погрязнем в безумии, даже в том, что предлагает она!

- Вы не верите мне, - сказала Инна, усмехнувшись. - Но я докажу вам, что права. И очень скоро!

Она вышла, высоко держа голову. Истомин мрачно поглядел ей вслед.

- О каком деле говорите вы, администратор? - спросил он. - У каждого из нас было свое дело. И оказалось, что тут оно не нужно. Я мог бы работать, чтобы потом написать лучше, чем раньше. А если я никому не нужен, зачем же я стану совершенствоваться? Для этого надо считать себя центром мира, но я-то знаю, что я - не центр.

- Да, - сказал физик. - Я могу прожить без этой роскоши, но мне надо знать, что делается в физике, что сделал мой соратник, что оппонент, какая гипотеза рухнула, какая - воскресла из пепла. Без этого можно существовать, но не жить.

Карский встал.

- Вы правы. Вы во всем, может быть, правы. Но и я прав. Если человек голоден, то он прав, когда требует еды; но тот, кто говорит ему, что есть нечего, и надо терпеть - тоже прав. Мы не отказывались