позвать на помощь. Но сознание опять уплывало, и последняя четкая мысль бабушки Маши была: «Как же я хотела просто быть дома!»

Красный чертик стоял в прачечной, с ужасом пялясь в корзинку, где на скомканной ночной рубашке лежали крошечные артефакты. В замке выла сирена, оповещающая стражу о вторжении чужака, а над замком звучал злобный рев грозового дракона.

Мария Спиридоновна очнулась от противного пищащего звука. Всё тело болело и ломило. Рядом раздавалось бряканье, шуршание и шаркающие шаги. Она открыла глаза. Над ней был белый потолок с люминесцентной лампой, она лежала на кровати, рядом стоял штатив капельницы и раздавалось попискивание аппаратуры. Толстая бабища, до этого возившая тряпкой швабры по полу, заметив, что она очнулась, громко завопила, повернувшись к распахнутой двери:

— Пал Саныч, Кунина очнулась! — и, повернувшись к Марье, злобно заметила: — Валяется тут как барышня, на всем готовом. Убирайте тут у нее.

И, забрав ведро и швабру, вышла из палаты, шаркая резиновыми шлепанцами.

Дом. Нет, свой дом Марья давно представляла не таким. Или все-таки таким, по привычке? Она оглядела ладони: одни только морщины и пигментные пятна. Приснилось… привиделось… кома…

В палате реанимации тихонько плакала о светлой сказке маленькая старушка.