Я изводилась, придумывая, как признаться, перебирала все варианты, а потом долго боялась начать разговор. Но после очередного страшного сна, выбрала момент и решилась…

— Освальд, — от волнения я дрожала. Трудно признаться, что ты попаданка, и истории, которыми гордится муж — не твои. Да, теперь я пишу и собственные, но стыдно же! А хуже всего, что Освальд читал «Укрощение строптивого», и если узнает, что я прежде жила в другом теле, в другом мире — конечно же, подумает, что я хотя бы частично описала свой опыт! Но ради семьи я должна поделиться с ним своей тайной. — Я хочу рассказать, как потеряла память. — Посмотрела на мужа и закусила губу.

— Если от воспоминаний тебе плохо — не надо вспоминать, — Освальд притянул меня к себе. — Забудь об Эндине и остальных. Если только когда-нибудь они покинут Ферлу, то лишатся содержания, а они слишком любят деньги. Поэтому не думай о них. Обещаю, все будет хорошо!

От его заботы, нежности к горлу подступил ком, и мои мысли, без того путанные, совсем сбились.

— Я просто боюсь, что когда-нибудь, снова потеряю память — и стану прежней Финой, что не помнит тебя и детей! — мои глаза наполнились слезами. — Понимаешь?! Это не значит, что я разлюблю тебя — я просто не буду помнить нашей жизни, нашего знакомства. Могу и детей не узнать…

— Финушка! — Освальд вытер мои слезы. — Мы не дадим тебе ничего забыть! Как же ты нас забудешь?

— Понимаешь, — я тяжко вздохнула. — Когда я упала, мне приснился невероятно красочный сон. И… я та, из сна, каким-то образом заменила прежнюю Корфину! Наверно, это мозг придумал выход, чтобы я не страдала от полного беспамятства.

— Он придумал отличный выход! — муж поцеловал меня в шею. — Я очень даже в восторге.

— А вдруг, это повторится? — лгать Освальду сложно, но всей правды сказать не могу из-за «Укрощения!» Он же подумает, что я была развратницей! Поэтому и оставалось рассказывать якобы о сне.

— И завали меня иначе… — осторожно, выбирая слова, я рассказала о себе прежней. Однако умолчала, что работала в библиотеке, убавила возраст и вообще всячески скрывала все, что могло уронить меня в глазах мужа.

Освальд слушал с интересом, но постепенно начал хмуриться…

У меня сердце в пятки упало.

Но вдруг он улыбнулся.

— Я знаю, что мы сделаем! Тебе всего-то надо поехать и посетить места, где ты провела детство. Так вспомнишь что-нибудь из прошлого, память пополнится и передумает шутить!

— А Дилия? Она же еще такая крошка? Я боюсь брать ее с собой в дальнюю дорогу!

— Подождем немного, пока она подрастет, а потом, ближе к лету, обязательно навестим монастырь.

— Какой?! — не поняла я.

— В котором ты выросла, Финушка!

Сам факт, что я предупредила мужа о возможной проблеме, меня немного успокоил. Хотя бы он будет знать, что я не разлюбила его, а просто «потеряла» память. Отнесется осторожнее к новой прежней Фине и проследит, чтобы она не обижала Вейре и Дилию.

Однако с тех пор Освальд каждое утро шутя окликивал меня:

— Доброе утро… Корфина?!

— Лиляфина, дорогой, как и прежде! — отзывалась я со счастливой улыбкой, обнимала мужа и признавалась. — Люблю тебя.

— Фух! — выдыхал он, радуясь, что с ним по-прежнему взбалмошная писательница, любимая упрямица. — И я тебя, моя ненаглядная озорница. — И целовал в нос.

Подвешенное положение напрягало, однако имелся и плюс: когда жизнь под дамокловым мечом — ценишь каждый день, каждый миг, что проводишь вместе с семьей. Ведь неизвестно: завтра я буду тут или там, в своем прежнем мире, одинокая и отчаявшаяся.

И так дожила до лета.

Мы очень боялись, что с рождением общего ребенка, Вейре начнет ревновать нас, поэтому старались уделять ему больше времени, особенно я. А потом малыш сам привык в сестричке и даже стал заботиться о ней, в силу своих возможностей. И тогда, после их совместного времяпровождения, слугам приходилось отмывать всю детскую от красок. Так что зря я рассказала про пальчиковое рисование. Зато сколько радости на лице Вейре, что у него появился кто-то близкий, разделяющий его увлечения.

Как-то после такого парного рисования с сестрой, он пришел обедать удрученным. Долго молчал, а потом посмотрел на отца, меня и попросил:

— Мамочка? Папа? Что-то Лирейна медленно растет. Не находите? — подобно отцу постучал пальцем по столу, заглянул нам в глаза и продолжил: — А нельзя ли ее кормить больше, чтобы она росла быстрее?

— Увы, Вейре, — рассмеялся Освальд. — От этого дети быстрее не растут.

— Жаль, — вздохнул малыш. — Тогда родите мне еще сестричку или братика, но старших, а? Мы же, Веспверки, все можем!

— Кое-что, Вейре, даже королю не подвластно, — ответил муж, едва сдерживая хохот. Я тоже с трудом прожевала пирожное. Едва не подавилась от распиравшего смеха.

— Жаль, — повесил нос Вейре. — Придется ждать, пока она вырастет.

Но к лету Лирейна подросла, заговорила, и мы с Освальдом рискнули оставить детей нянькам и на несколько дней съездить с монастырь.

Пользы от поездки я не жидала, но хотя бы посмотрю, как жила Корфина.

После суток плавания на паритуме, а потом нескольких часов езды, мы добрались до небольшого, провинциального городишка, где на окраине высился монастырь Святой Корелии, казавшийся неприступным и грозным.

Однако нас встретили хорошо.

Настоятельница Улия читала мои истории и радовалась, что она и монахини приложили к такому чуду руки. Только очень удивлялись, как я сильно изменилась.

Чтобы помочь обрести мне память — любезно провели по монастырю, показали мою комнатушку, скромный класс и парту, за которой я училась, даже чулан, в котором за все учебу запирали пару раз.

И муж, и бывшие наставницы очень ждали, что вот сейчас я обязательно что-нибудь вспомню, но, увы, конечно же, чуда не случилось. Оно ведь и не могло случиться.

Поэтому, когда мы уходили, расстроенная и растроганная настоятельница подарила мне мою старую нотную тетрадь, которую сестры где-то отыскали.

— Финушка, я и не знал, что ты умеешь играть на клависане! — задумчиво заметил Освальд.

— Я и сама не знала, — с сомнением оглядела тетрадь. — Даже нот не помню.

Весь оставшийся вечер мы с любопытством разглядывали мой идеальный, просто кружевной почерк, профили моих подруг, которых настоящая Корфина когда-то нарисовала…

— Фина! Я это точно ты писала? Что-то не похоже на твой почерк.

— Вот! — указала на четкую, не вызывающую сомнений подпись.

Освальд, осознав, насколько сильно я изменилась, забеспокоился. Я тоже пребывала в расстроенных чувствах, поэтому легли спать расстроенными.

В комнате было душно. И комары кусались. Это в нашем особняке стоит защита от всякой мелкой пакости, а тут приходилось каждой мошке аплодировать. С трудом я заснула лишь под утро.