по сцене, выглядела очень молодо — лет, наверное, на восемнадцать, и ей явно было неудобно идти в туфлях на такой высокой шпильке. Ее волосы были выкрашены почти что в белый цвет и подвергнуты самой чудовищной химзавивке. Камера переключилась на публику. Девушке аплодировали стоя, хотя она едва успела повернуться к залу.

Камера приблизила ее лицо.

Энди почувствовала, как у нее внутри все перевернулось.

Лора.

Ее мать на экране коротко и сдержанно кивнула. Она с невероятным спокойствием смотрела в лица тысяч людей. Энди и раньше видела это выражение на лицах других исполнителей. Абсолютная уверенность. Ей всегда нравилось наблюдать за актерской трансформацией из-за кулис — ее поражало, как можно вот так выходить на суд стольких незнакомцев и столь правдоподобно притворяться кем-то другим.

Как мать Энди притворялась всю ее жизнь.

Отборное дерьмо.

Приветственные овации стихли, когда Горе Квеллер села за фортепьяно.

Она кивнула дирижеру.

Дирижер поднял руки.

Зал погрузился в полную тишину.

Клара подняла громкость до максимума.

Запели скрипки. Низкая вибрация защекотала барабанные перепонки Энди. Потом темп ускорился, потом замедлился, потом ускорился снова.

Энди не разбиралась в музыке, особенно классической. Лора никогда не слушала ее дома. «Ред Хот Чили Пепперс». «Харт». «Нирвана». Эти группы Лора слушала по радио, когда ехала в машине, хлопотала по дому или просматривала карты пациентов. Она выучила слова «Мистер Брайтсайд»[46] раньше всех. Она скачала «Лемонэйд»[47] в первый же вечер, когда его выложили в интернете. Благодаря своему эклектичному вкусу она была крутой мамой — такой, с которой мог поговорить кто угодно, которая не осудит.

Потому что она играла в Карнеги-холле и лучше всех знала, о чем говорит.

Горе Квеллер на видео все еще ждала за фортепьяно, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. К скрипкам присоединились другие инструменты. Энди не знала какие, потому что ее мать никогда не учила ее музыке. Она отговорила Энди играть в группе и вздрагивала каждый раз, когда дочь ударяла по тарелкам.

Флейты. Энди увидела, как ребята в первом ряду вытягивают вперед губы.

Задвигались смычки. Гобой. Виолончель. Духовые.

Горе Квеллер все еще ждала своей очереди за огромным фортепьяно.

Энди прижала ладонь к животу, пытаясь успокоиться. Все в ней напряглось от волнения за женщину на видео.

Свою мать.

Эту незнакомку.

О чем думала Горе Квеллер, пока ждала? Размышляла ли о том, как сложится ее жизнь? Знала ли она, что когда-либо у нее будет дочь? Знала ли, что у нее осталось всего четыре года до того, как появится Энди и каким-то образом вырвет ее из этой прекрасной жизни?

В 2:22 ее мать наконец подняла руки.

В зале повисло заметное напряжение, когда она коснулась пальцами клавиш.

Сначала легко, сыграв всего несколько нот, неторопливо сменивших друг друга.

Потом снова вступили скрипки. Ее руки задвигались быстрее, порхая вверх и вниз по клавишам и извлекая самые прекрасные звуки, которые Энди когда-либо слышала.

Яркие. Сочные. Богатые. Переливающиеся.

Было недостаточно прилагательных, чтобы описать музыку, которая лилась из-под пальцев Горе Квеллер.

Переполняющая душу.

Энди так себя и чувствовала. Переполненной.

Гордостью. Радостью. Удивлением. Эйфорией.

Эмоции Энди полностью отвечали выражению лица ее матери в те моменты, когда музыка превращалась из мрачной в драматичную, из драматичной в волнующую, а потом снова менялась. Каждая нота, казалось, отражалась на ее лице — она приподнимала брови, прикрывала глаза, сжимала губы от удовольствия. Она была в настоящем экстазе. Это зернистое видео сияло совершенством, как солнце сияет лучами. На губах ее матери играла улыбка, но это была тайная улыбка, которую Энди никогда раньше не видела. Горе Квеллер, еще такая невероятно молодая, выглядела как женщина, которая точно находится на своем месте.

Не в Белль-Айл. Не на родительском собрании или в своем кабинете с пациентом, а на сцене, где весь мир был в ее руках.

Энди вытерла глаза. Она не могла перестать плакать. Она не понимала, почему ее мать не плачет каждый день.

Как человек может отказаться от чего-то настолько волшебного?

Энди абсолютно завороженно сидела на одном месте все видео. Она не могла оторвать глаз от экрана. Иногда руки ее матери стремительно пробегались по всей клавиатуре, а иногда одна ее кисть как будто оказывалась над другой, и пальцы независимо друг от друга перебирали черные и белые клавиши. Это напомнило Энди, как иногда ее мать разминала тесто на кухне.

Улыбка не покидала ее лицо до самых последних нот, сильных и громогласных.

А потом все закончилось.

Она положила руки обратно на колени.

Публика обезумела. Все встали со своих мест. Аплодисменты превратились в плотную стену звука, напоминавшую шум летнего дождя.

Горе Квеллер все еще сидела, опустив руки и глядя на клавиши. Она тяжело дышала от физического перенапряжения. Ее плечи опустились. Она начала кивать. Казалось, что в этот момент она наедине с инструментом и самой собой переживает состояние абсолютного совершенства.

Она кивнула еще раз. Поднялась с места. Пожала руку дирижеру. Поблагодарила оркестр. Он весь уже стоял на ногах, салютовал ей смычками и бурно аплодировал.

Она повернулась к публике, и овации стали громче. Она поклонилась правой, левой и центральной части зала. Она улыбнулась, но другой улыбкой, не такой уверенной и радостной, — и покинула сцену.

На этом все.

Энди захлопнула макбук, пока не началось следующее видео.

Она посмотрела в окно. Солнце ярко светило на голубом небе. Слезы заливались ей за ворот рубашки. Она пыталась подобрать слово, которое описало бы ее состояние.

Потрясение? Изумление? Растерянность? Недоумение?

Лора оказалась тем, к чему Энди хотела приблизиться всю свою жизнь.

Звездой.

Она посмотрела на свои собственные руки. У нее были обычные пальцы — не слишком длинные, не слишком тонкие. Когда Лора болела и не могла ухаживать за собой, Энди мыла ей руки, мазала их лосьоном, протирала их, держала в своих. Но как они на самом деле выглядели? Они должны были быть изящными, волшебными, обладать какой-то невероятной, особенной красотой. Энди должна была увидеть, как они светятся, когда массировала их, или почувствовать особую магию — хоть что-то.

Но это были обычные, нормальные руки — те самые, которые махали ей, торопя в школу. Которые пропалывали землю в саду, когда пора было сажать весенние цветы. Обвивали шею Гордона, когда они танцевали. Яростно тыкали в Энди, когда она делала что-то не так.

Энди сморгнула слезы с затуманенных глаз. Клары нигде не было. Может, она испугалась болезненной реакции Энди или того, что она восприняла как мучительные