Жмуркин отвернулся.

— Чему нас учит история? — вождь парковцев отряхнул руки. — История нас учит милосердию. Правда?

— Правда, — промычали парковцы.

— Истинная правда, — сказал Жмуркин. — Милосердие — это вещь! Прощай врагов своих, и тебе воздастся…

Парковец согласно кивал. Остальные спортсмены постукивали битами по стенам и другим предметам.

— А если тебя стукнули по одной щеке… — продолжал Жмуркин.

— Стоп, — парковец указал пальцем на Жмуркина.

Жмуркин заткнулся.

— Сейчас, друзья мои, — парковец уселся в жмуркинское режиссерское кресло, — сейчас я перечислю вам ваши злодеяния. Ваши вопиющие злодеяния. Во-первых, вы вторглись на нашу территорию в субботу, что категорически запрещено всем, кто не проживает на улице Парковой. Во-вторых, вы украли у президента клуба „Фауна“, уважаемого человека и нашего друга, голову волка, добытую им собственноручно. В-третьих, вы обидели наших друзей, которые ловили в пруду пиявок…

— Они рачков ловили, — поправил Витька.

— Это все равно. Вы их обидели. В-четвертых, вы нанесли обиду лично мне, стукнув меня черепушкой, украденной у нашего друга, президента клуба „Фауна“. В-пятых, на ваши поиски было затрачено почти три дня, многие из моих друзей… — парковец кивнул на амбалов, — …нарушили свой спортивный график. Вас, голубчики, следовало хорошенько побить. Руки поломать, возможно, ноги. Но мы не в каменном веке. Мы живем в новом, демократическом обществе. Поэтому мы не будем вас бить.

Витька и Генка настороженно переглянулись. Витька подумал, что лучше уж пусть бы побили, ничего страшного, в конце концов не в первый раз.

Парковец продолжил:

— Вы понесете другое наказание. Я назначаю денежное возмещение в размере… трех тысяч рублей.

Теперь переглянулись уже Витька, Генка и Жмуркин. Жмуркин показал большой палец.

Генка встал, пошарил в буржуйке и извлек пять купюр по двадцать долларов.

— Вот так печка! Может, там еще есть?! — присвистнул один из парковцев, но предводитель его остановил.

— Мы не банда, — сказал он. — Мы спортивный клуб. Нам чужого не надо. Неправедно нажитая собственность до добра не доводит — это мы прекрасно видим на примере наших кинематографических друзей. Сто баксов — и все.

Генка отсчитал пять купюр и передал их предводителю.

— Молодец, — похвалил тот. — Люблю людей, которые честно расплачиваются за свои ошибки.

Генка молчал, смотрел в пол.

— Да, — парковец улыбнулся совершенно обаятельно. — Еще. Чтобы вам было неповадно заниматься подобными противоправными деяниями и чтобы преподнести вам урок на будущее, мы конфискуем у вас…

Парковец оглядел гараж. Жмуркин сдвинулся, прикрывая собой видеокамеру. Парковец пошевелил пальчиком, и Жмуркин послушно отошел в сторону. Жмуркин побледнел.

— Это не наша камера, — вмешался Витька. — Нам ее на время дали.

Парковец рассматривал камеру.

— Мы конфискуем у вас… видеокассеты.

Парковец дал знак своим друзьям. Те быстро подскочили к камере, извлекли кассету, порылись в сумке, достали кассеты и из сумки, всего три штуки. Жмуркин было зарычал, но Генка припечатал его к стене.

— Не надо, лучше…

— Но это же…

— Не надо! — попросил Генка.

Парковец собрал кассеты, рассовал их по карманам.

— Вот и все. Приятно было познакомиться. Да, голову мы тоже забираем.

Один из парковцев поднял настоящую волчью голову, сунул под мышку.

— Ариведерчи, — сказал предводитель.

Но не ушел. Он увидел висящий на стене алюминиевый меч.

— Холодное оружие в нашей демократической стране запрещено. — Парковец снял меч и в пять приемов сломал его пополам. — Теперь действительно все.

И парковцы ушли окончательно. Витька и Жмуркин стояли у стены. Генка обошел свой гараж, открыл пошире дверь, включил вентилятор. Запнул под стол обломки меча.

— Теперь кина не будет. — Генка уселся в кресло Жмуркина. — Кина опять не будет, опять не будет кина. Кинщик заболел.

— Так всегда случается, — со смирением заметил Витька. — Такова наша жизнь. Эта… юдоль такова.

Жмуркин медленно выполз на улицу.

— Куда это он? — спросил Генка.

— А… вешаться пошел.

— Может, догоним?

— Сам сейчас вернется.

Жмуркин и вправду вернулся. Никакой. Сел на буржуйку и молчал.

— Что сидишь? — спросил Витька.

— А что делать?

— Как что?! — возмутился Витька. — А клип? А конкурс? А Тепляков?

— Челюсти раскрошили. — Жмуркин глядел в одну точку. — Плакаты изрублены. Деньги тоже почти кончились. Кассеты забрали, самое главное…

— Кассеты забрали, камеру оставили. Кассет новых купим, снимем все заново! Времени тоже полно, неделя почти. Нельзя все так бросать…

Жмуркин покачал головой:

— Меч сломан — это нам… Это мне знак. Знак, что все кончено.

— Ничего еще не кончено. — Витька упорно не сдавался. — Надежду теряют только лохи…

— Видно, не судьба, — не слышал Жмуркин. — Пойду к Теплякову, пусть в военное училище сдает. Пускай. Талантливый человек всегда найдет щелку в жизни…

Жмуркин закинул за плечо видеокамеру и ушел.

— Что делать будем? — спросил Витька.

— Что-что, спать пойдем для начала! Устал, как собака Баскервилей.

— А потом?

— А потом пойдем к моему родственнику Герасиму, — сказал Генка и потер лоб.

На следующий день Генка забежал к Витьке в семь часов утра. Витька не спал, сидел на кухне, глушил кофе и пытался съесть блин с творогом.

— Ты готов? — спросил Генка.

— Готов, — ответил Витька. — Я готов унизиться.

— Тогда потащились.

Витька допил кофе, блин бросил в окно голубям, и друзья отправились унижаться.

Генка планировал захватить Жмуркина, после чего пойти к Герасиму, упасть ему в ноги коробкой конфет для герасимовской девушки, а после, уже с Герасимом, идти падать в ноги Теплякову. Теплякову Генка не знал чем падать и надеялся на Герасима, который хоть и был мастером по щелбанам и „лосям“, но братские чувства к Генке испытывал. И даже большие чувства — не прошло еще месяца, как Генка перебрал карбюратор на „копейке“ Герасима, а от вознаграждения отказался.

— Главное вот чего, — говорил Генка, поднимаясь по лестнице. — Главное, как придем в фирму к Теплякову, надо сделать скорбные рожи. А Жмуркин должен быть ничтожен до крайней степени…