Потом начинается настоящий бедлам. С первого этажа возвращается муж хозяйки дома. На столе, откуда ни возьмись, появляются морепродукты, рис, курица с грибами, лазанья, домашний хлеб, вино. Все сервировано будто в настоящем дорогом ресторане. Пахнет обалденно.

Через пару минут веселый галдеж усиливается: в гости заявляются друзья этой чудесной пары со своими двумя детьми, приходят с прогулки бабушки и дедушки со старшей внучкой (опять же копией Евы). Все бегают туда-сюда, шумят, веселятся, рассаживаются за столом.

Не успеваю знакомиться со всеми, успеваю только подставлять желающим лоб и щеки Костика для поцелуев, жду, когда все рассядутся и сажусь сама. Наконец, ребенка у меня забирает счастливый отец. Он на удивление ловко управляется с детенышем и даже не смотрит на него, как на диковинную зверушку. Пока я уничтожаю сказочно вкусные блюда, слушаю тосты и млею под ласковым взглядом своей свекрови (привыкнуть бы уже к этому слову), ощущаю себя в каком-то уютном коконе из любви и радости.

Их много. Им легко и весело друг с другом. Кавардак и беспорядок, от которых другие бы давно застрелились, их совсем не смущает. Они шумят, перекрикивая друг друга, веселятся и шутят, одновременно поглощая пищу и играя с детьми. Никого не беспокоят появившиеся от неловкого движения ребенка пятна на скатерти, испачканные пюре от уха до уха детские лица, никто не заморачивается вообще ничем абсолютно.

А хозяйка дома, которая должна сейчас выглядеть уставшей и покрасневшей от злости, почему-то расслабленно хохочет вместе со всеми, периодически успевая поцеловать мужа и засунуть дочери-непоседе ложку с обедом в рот. Апофигей от происходящего накрывает меня тогда, когда она вдруг слегка отвернувшись от стола, чтобы, видимо, не шокировать присутствующих мужчин, начинает кормить грудью Костика. При этом, вот сейчас не падайте, продолжает общаться с гостями, отвечать на вопросы и подкалывать подруг.

Все на ходу. Все на бегу. И все это так естественно, что у меня и мысли не возникает, что происходит что-то невероятное и из ряда вон.

Меня прибивает к стулу. Меня буквально размазывает от испытанного шока. Лена Викторовна знала, чем поразить. Она с разбегу макнула меня в это все с головой.

И эта терапия действует.

Глядя, как довольно причмокивает Костик, кладу вилку на край тарелки. И беззастенчиво смотрю во все глаза. Не верю, что говорю это…

Но. Я. Хочу. Так же!

Паша

Осталось пережить всего пятнадцать часов.

Целых пятнадцать часов.

За окном уже темно. Мелькают бесконечные макушки деревьев, изредка можно увидеть поля, простирающиеся, кажется на километры. А потом снова: елки, елки, елки. И поезд движется монотонно с этим странным «ты-ды, ты-ды, ты-ды, ты-ды» навевающим невыносимую, просто адскую тоску.

Сижу в своем купе, пялюсь на красный закат за стеклом. Мышцы ноют: изводил себя вчера отжиманиями и чересчур долго качал пресс. Это обычно помогает отвлечься, когда мелодия не клеится. Ты словно уловил что-то такое, витающее в воздухе, тянешь за ниточку, истязаешь струны, а оно никак не хочет ложиться на ткань всего мотива. Вот в такие моменты упражнения — самое то.

Кстати, о воздухе. Моя соседка, бабулька лет семидесяти, сидит возле столика и чистит яичко. Это не мои слова. Она так и сказала: «яичко». Нет, не так, а: «держи яички, сынок». Пыталась угостить меня. Отказался. Вот теперь она полностью захватила стол, разложила на нем газеты, чистит «яички», посыпает солью и тщательно жует их. Да так, чтобы мне обязательно было видно, как замечательно она справляется с этой задачей. Стараюсь не смотреть, как превращается в кашу пища у нее во рту, но получается плохо.

Спасение приходит неожиданно: на стоянке под Потьмой пенсионерка с тяжелыми сумками покидает поезд, и ее место занимает тощий паренек в камуфляжном костюме, кепке и с гитарой за спиной. У него тонкие усики, пухлые губы и широкие кустистые брови. На вид лет шестнадцать, не больше. Садится напротив меня и принюхивается. Смущенно пожимаю плечами.

Это не я, это бабушкины «яички». Но он смотрит на меня точно сыщик, напавший на след.

Не знаю, в чем дело. Вполне возможно, что там, откуда он родом, нормальные парни не носят колечко в носу и не бьют здоровенные тату в виде черепа на все предплечье. Но куда ж мне теперь деваться? Не пытаться же затеряться среди деревенских? Если надо, могу свою позицию и кулаками обосновать, вообще без проблем. А пирсинг доставать не буду, он мне дорог, да и незаметный почти, мне нравится.

Битва взглядов продолжается еще с минуту. Ни один из нас не отводит глаз в сторону. Напряжение, накал, драматизм. И, наконец, у паренька начинают слезиться глаза. Сдается и часто моргает.

— Степан, — представляется он.

В воздухе все так же витает, напоминая о себе, возмутительный аромат «яичек».

— Павел, — жму его руку.

— Ты тоже на Грушу?

Ясно. Этот тощий глист в камуфлированном скафандре — начинающий бард. Поехал кормить комаров и нюхать костры на Грушинский фестиваль.

— Не, — отвечаю бодро, — я домой.

— Ясно, — почему-то ужасно огорчается он, всем своим видом веселя меня.

Молодой, четкий, наивный такой. Воодушевленный предстоящим приключением.

Через полчаса мы уже активно общаемся, обсуждая Визбора и Митяева. Пытаюсь похвалить Высоцкого, но явного отклика не нахожу: вот то ли дело — Розенбаум. Вот где сила. Вот где вальс-бостон. Делаю вид, что соглашаюсь. Все лучше, чем трещать о помидорной рассаде с пенсионеркой.

Через час дело доходит до его гитары. Степан остается в одной майке, закидывает ногу на ногу, кидает сверху инструмент и начинает бряцать. Съеживаюсь, боясь услышать блатнячок, но он заводит вдохновенное:

Много впереди путей-дорог.

И уходит поезд на восток.

Светлые года

Будем мы всегда

Вспоминать.

Вытягиваю ноги, ложусь и слушаю. Сердце бьется быстро, будто не догадываясь, что, сколько не спеши, поезд все равно идет по своему графику. Ему плевать, что у тебя все внутри горит от тоски. Плевать, что ты растерян и не знаешь, чем все обернется. Что до ужаса боишься быть отвергнутым и до дрожи в коленях, больше всего на свете мечтаешь оказаться там, в кольце ее теплых рук. Упасть, забыться, раствориться. Тихо таять от счастья. Быть с ней. Дышать одним воздухом. Просто жить.

Степан старается. Степан хрипит, как недобитый охотником зверь, рычит, завывает, временами тявкает и даже срывается на визг. Исполняет с душой, с огоньком, увлеченно. Такой экспрессии позавидовал бы любой музыкант. В эпоху коммерции и фонограммы мало кто выкладывается на полную.

У этого парня есть чему поучиться. Особенно тому, как нужно передавать эмоции через звуки и слова. Закрываю глаза, слушаю одну песню за другой и раздумываю, не позвонить ли Ане. Так и не решаюсь. Потому что если она не захочет меня видеть, умру прямо здесь, так ее и не увидев.