О боже, да он сейчас расплачется! На глазах у сотрудников, как бы ни прятали они стыдливо свои любопытствующие физиономии.

Как в тумане, до него донеслись одобрительные восклицания, поздравления и аплодисменты. И вспышки. Его сестра снова пустила в ход свою дурацкую фотокамеру.

– Более или менее, – добавила Магали. – Хотя мне придется еще понаблюдать за тобой.

Он начал посмеиваться. Радость бурлила в нем и требовала выхода, как весеннее половодье. Но ему удалось собраться.

– Магали, это просто непостижимо, как кто-то когда бы то ни было мог отказаться от приобщения к твоему миру!..

– Ладно уж, мы поживем в моей квартире, пока мне до чертиков не надоест делить свой тесный мирок с таким высокомерным зазнайкой, а тогда, вероятно, я буду готова выйти в твой большой мир.

Уголок его рта удовлетворенно дернулся.

– Вряд ли, Магали, это займет много времени.

– Не торопи события, это уж мне решать, – строго заметила она.

В ответ он поцеловал ее нежное запястье с тыльной стороны кисти. А потом обласкал и второе. Камера вновь выдала вспышку.

– Ты таким образом выражаешь согласие? – напряженно спросила Магали.

Не отрываясь от ее рук, он поймал ее настороженный взгляд.

– А ты во мне сомневаешься?

Сестра на заднем плане погрозила ему кулаком. Карие глаза Магали опасно сузились.

– Господи, конечно, да, Магали. Я говорил тебе однажды, что отдам тебе все, о чем ты попросишь. Но тебе даже не пришлось просить меня.

Филипп сидел на траве, скрестив ноги, а Осиана использовала его в качестве спортивного тренажера – забиралась ему на спину, вставала на плечи и скатывалась с него на лужайку, после чего игра повторялась сначала. Вокруг них хлопотало и разноречиво звучало многолюдное общество. Свадьба получилась грандиозной; но иначе и быть не могло, учитывая многочисленных родственников двух семей, их друзей и хороших знакомых из профессиональных сфер, а после знаменательной снежной вечеринки к ним присоединилось и изрядное количество «островитян».

Зная Магали как склонную к уединению, Филипп испытал искреннее удивление, обнаружив, как много у нее друзей, несмотря на все выстроенные ею преграды. Поздравить их явились и мадам Фернан, и Клер-Люси с Грегори. Эми и Оливер пришли по отдельности, но, видимо, вскоре сумели поладить и теперь мило общались. Сильван, в свою очередь, доставил на свадьбу Филиппа несколько своих шоколадных скульптур, и с ним, разумеется, пришла Кэйд. Несколько человек беседовали с той уличной скрипачкой, музыка которой звучала во время торжественного прибытия невесты. Филипп заметил, что Кэйд, вероятно, слушавшая эту исполнительницу в концертном зале, так же, как и он, заплатив за билеты порядка двух сотен евро, благоразумно хранила молчание. По крайней мере хоть молодая скрипачка пришла без партнера, о чем Женевьева и высказалась с большим облегчением.

– Магали в борьбе за твою любовь достигла такой сублимации, колдуя над шоколадом, что я уже стала побаиваться, как бы нас не прозвали свахами. А от такого прозвища трудно избавиться.

Кристофу тоже удалось затесаться в число приглашенных, что Филипп осознал, заметив восторженную физиономию блогера лишь возле алтаря, когда сердце у него так колотилось, что он едва стоял на ногах и обводил взглядом присутствующих в тщетных попытках успокоиться. Вряд ли вам захотелось бы отложить свое венчание, чтобы задушить бывшего воображаемого соперника, особенно если к нему приклеилась хорошенькая блондинка, поэтому, по здравом размышлении, Филипп благодушно подарил ему жизнь.

Еще его поразил высокий рост матери Магали. Величественная стать Женевьевы могла бы навести его на некоторые размышления, но… его взгляд вновь устремился на Магали. Неудивительно, что она одержима высокими каблуками. Ее мать ростом выдалась, как его, только черноволосая и кареглазая, как Магали. А ее тетушка почти догнала по росту его самого. Отец Магали тоже не страдал от недостатка роста и отличался поджарой стройностью вечного бродяги.

– Может быть, она приемная дочь? – в полном недоумении осторожно спросил Филипп Женевьеву. – Ее кровная тетушка – это ведь вы, верно? Не Эша?

– А вот посмотрите – маман! – коротко бросила Женевьева и кивнула на маленькую черноволосую пожилую даму с морщинистым лицом и жгучими карими глазами, которая как раз вышла из дома, держа блюдо с закусками над головой, очевидно, полагая, что в таком возвышенном положении оно будет более доступно для гостей, чем если бы она держала его просто перед собой.

– Ее родители перебрались сюда из Италии, – пояснила она, – бежали оттуда во времена Муссолини. Сама она вышла замуж за американского солдата, сумев спрятать его от немцев на огромном ложе, заваленном сушеной лавандой, где, как гласит предание, меня и зачали. Моя сестрица вечно завидовала этой романтической истории. Ей тоже хотелось зачать ребенка в лаванде. Наш отец был высоким мужчиной, и мы с сестрой пошли в него. Он отправился в мир иной десять лет тому назад. Поэтому, как вы понимаете, это не было беспрецедентно романтичным выступлением, когда моя сестрица отдалась возлюбленному Питеру в лавандовых полях. Она и представить себе не могла, что он захочет вернуться в Штаты.

– Мне понравилась история вашей матери, – сказал Филипп, задумавшись, испытает ли Магали наслаждение, занимаясь любовью посреди лавандовых полей, или они разбередят у нее раны детских обид. Самому-то ему такая идея вполне импонировала. Он неизменно стремился познавать новые ароматы и ощущения. Возможно, конечно, лавандовую ночь любви надо устроить, когда разъедется толпа любопытных гостей.

– Короче говоря, Магали достались гены ее итальянской бабушки, – подвела итог Женевьева. – Ребенком она тратила все свои силы на то, чтобы пустить корни, ведь ее постоянно выдирали и пересаживали с места на место. А позже, став постарше и осознав, что укорениться не получается, она бросила свои силенки на строительство духовного мира, надежного и самодостаточного. И при всей глубине души она не хотела тратить силы на что-то более существенное.

Филипп увидел, как его молодая жена, выйдя на помощь бабушке, последовала ее примеру, видимо, представив, что в обычном положении гости попросту не заметят ни блюдо с закусками, ни ее саму, не учтя, разумеется, как трудно не заметить красавицу в кружевном свадебном платье с глубоким декольте от Живанши, из-под которого мелькали ее стройные ножки, оплетенные тонкими полосками кремового цвета, вызывающими в памяти соблазнительную воздушность нижнего белья. А выгодно подчеркивали стройность ножек вовсе не сапоги от Живанши, а блестящие ремешки высоких греческих сандалий, поскольку в Провансе царил июнь.

– Что-то более реальное, – решил уточнить он.

– Разумеется. – Женевьева кивнула. – Мы не стали бы брать в ученицы какую-нибудь зефирную размазню. Хотя, по-моему, с тех пор как она начала состязаться с вами, ее душа выросла неизмеримо. Вы стали для нее благотворным тренером.