Программы, политика и процедуры, возникающие для поддержки идеологии, становятся важной составляющей Системы. А как только идеология признана священной, любые процедуры Системы начинают считаться разумными и адекватными.

В 1960–1970-е гг., когда военно-фашистские хунты правили половиной мира, от Средиземного моря до Латинской Америки, диктаторы то и дело призывали к оружию как к необходимой защите против «угрозы национальной безопасности» якобы со стороны социалистов или коммунистов. Чтобы устранить эту угрозу, государство санкционировало пытки, создавало батальоны смерти и узаконивало убийства предполагаемых «врагов государства».

Совсем недавно все те же предполагаемые угрозы национальной безопасности так напугали граждан Соединенных Штатов Америки, что ради иллюзии безопасности они были готовы пожертвовать основными гражданскими правами.

Эта идеология, в свою очередь, стала главным оправданием для упреждающего удара по Ираку. Эта идеология была создана Системой, обладающей властью, которая, в свою очередь, создавала все новые и новые подсистемы военного управления, управления органами, отвечающими за национальную безопасность, и военными тюрьмами — или подсистемы отсутствия управления, если учесть, что не было никакого серьезного планирования послевоенной ситуации.

Мой научный интерес к стратегиям и тактикам управления сознанием, описанным в классическом романе Джорджа Оруэлла «1984»[201], должен был помочь мне осознать власть Системы на более раннем этапе моей профессиональной карьеры. «Большой брат» — это и есть Система, которая решительно подавляет инициативу личности и желание противостоять вторжению в частную жизнь. Много лет дискуссии вокруг СТЭ не касались анализа на уровне систем, потому что первоначально диалог был ограничен соперничеством между двумя подходами к человеческому поведению: диспозиционным подходом и теорией ситуационного влияния. При этом я упускал из виду более важную проблему: контекст и ограничения, создаваемые Системой. Системный уровень анализа стал для меня очевидным лишь после того, как я начал исследовать мотивы злоупотреблений в военных тюрьмах в Ираке, Афганистане и на Кубе.

Лауреат Нобелевской премии физик Ричард Фейнман говорил о том, что трагическая катастрофа космического корабля «Челленджер» была связана не с ошибками отдельных людей, но с системной ошибкой официального руководства. «Шишки» из НАСА настаивали на запуске корабля, несмотря на сомнения инженеров НАСА и явную заинтересованность производителя одного из важнейших элементов оборудования (это был как раз тот неисправный кольцевой уплотнитель, который и стал причиной катастрофы). Фейнман утверждает, что НАСА, возможно, стремилась «уверить правительство в непогрешимости НАСА и успехе миссии „Челленджера“, чтобы добиться финансирования»[202]. В следующих главах мы подробнее поговорим о том, почему Система, как и Ситуация, имеет значение. Это позволит нам лучше понять причины злоупотреблений в Стэнфордской тюрьме и в тюрьме Абу-Грейб.

В отличие от НАСА, потерпевшей фиаско из-за попыток следовать политически мотивированному девизу «быстрее, лучше, дешевле», нацистская система массового уничтожения оказалась ужасающе эффективной. Здесь была создана прекрасно интегрированная нисходящая система, состоящая из кабинета министров Гитлера, политиков национал-социалистической партии, банкиров, офицеров гестапо, войск СС, инженеров, врачей, архитекторов, химиков, педагогов, проводников поездов и всех остальных. В этой целостной программе геноцида европейских евреев и других врагов государства у каждого была своя роль.

Нужно было построить концентрационные лагеря и лагеря смерти, с крематориями, рассчитанными на массовое сжигание трупов. Нужно было разработать формулу нового, смертельно эффективного ядовитого газа. Пропагандисты должны были разработать кампанию, которая дегуманизировала евреев и изображала их врагами государства в кино, в газетах, журналах, на плакатах и т. д. Учителя и проповедники должны были подготовить молодежь к слепому послушанию нацистам, заставить ее принять оправдания «окончательного решения „еврейского вопроса“»[203].

Нужно было создать новый язык, скрывающий за невинными эвфемизмами реальность нечеловеческой жестокости и деструкции: Sonderbehandlung (особое обращение); Sonderaktion (особые действия), Umsiedlung (переселение) и Evakuierrung (эвакуация). Под условным термином «Особое обращение» понималось физическое уничтожение людей, иногда он для краткости сокращался до аббревиатуры SB. Обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих изложил основные принципы безопасности во время войны в докладе, сделанном в 1939 г.: «Необходимо проводить различие между теми, с кем можно иметь дело обычным способом, и теми, кому нужен особый режим [Sonderbehandlung]. К последним относятся субъекты, которые вследствие своей несовершенной природы или способности служить инструментами вражеской пропаганды пригодны для устранения, без всякого уважения к личности и без всякой жалости (обычно путем уничтожения)»[204].

Для нацистских врачей, которым было приказано отбирать заключенных, подлежащих уничтожению, и тех, на ком можно проводить эксперименты, часто возникал вопрос раскола лояльности (split loyalty) — «противоречие между клятвой Гиппократа и военной присягой, между убийственной жестокостью и состраданием, которое врачи СС, очевидно, постоянно ощущали во время своей работы в Освенциме. Но это не устраняло раскола. Он был постоянным аспектом нестабильного психологического баланса, позволявшего врачу СС выполнять свою убийственную работу. Врач становился частью огромной, жестокой, устрашающе эффективной системы… Освенцим был продуктом коллективных усилий»[205].

Мы заехали слишком далеко. Теперь только сила инерции управляет нами, и мы просто дрейфуем в сторону вечности, не рассчитывая ни на отсрочку, ни на объяснение[30].