– Все получилось намного лучше, чем я мог ожидать, доктор Трэвис. Не знаю, как мне вас благодарить. Надеюсь, публика и критики примут мои работы так же хорошо, как и вы.

– О, публика куда разумнее, чем можно бы было ожидать. Она наверняка разглядит ваш талант. Что касается критиков, то постарайтесь не обращать на них внимания. Их доходы зависят от их способности сказать то, что больше никому не пришло в голову, и из-за этого большинство из них довольно злы.

Брэм так не нервничал с тех самых пор, как сошел с корабля в гавани Момбасы. Его желудок сводит спазм, рана в плече снова ноет. Он боится не столько потерпеть неудачу как художник и навсегда остаться нищим и безвестным, сколько подвести тех, кого он изобразил. Их лица так долго оставались только в его памяти, и вот он наконец собрался с духом и собирается показать их другим. И теперь он боится – может быть, эти другие примут их враждебно? А кроме того, надо думать и о Лилит. Набравшись смелости, он послал ей приглашение и с тех пор не перестает мучиться.

Придет ли она? Она ни словом не ответила на мое приглашение. А если не придет, то почему: потому, что я для нее ничего не значу или же потому, что значу слишком много? Слишком много для женщины, которая собирается замуж за другого. А если она все-таки придет, как оценит мою работу? И что подумает обо мне? Есть ли у меня шанс завоевать ее вновь? Хотя бы самый небольшой?

Наконец приходят первые зрители. Среди них есть тонкие знатоки, есть те, кто пришел, чтобы их увидели другие, а также те, кто думает, что на новом художнике можно заработать. Есть и такие, кому больше не было чем занять вечер пятницы. Скоро в галерее уже не протолкнуться, и Брэму начинает казаться, будто его картины теперь просто не видны. Запасы вина быстро иссякают, нарастает гул голосов. И это веселый гул, гул, полный комплиментов. Полный одобрения. Доктор Трэвис сияет. Проходя мимо, он хватает Брэма за руку.

– Это успех, мистер Кардэйл, как я и ожидал. Большой, большой успех.

Брэм радуется за владельца галереи почти так же, как за себя.

Возле дверей начинается суматоха, видимо, пришел Мэнган и его домочадцы. Звучный голос скульптора разносится по всем залам.

– Это гениально! – объявляет он всем, до кого доносится его бас. – Какой талант! Истинный сын своего времени. Изумительный летописец жестоких военных лет. Какой надрыв! Какое проникновение в суть!

Брэм пытается протолкаться сквозь толпу. Он видит Перри, который машет ему. Видит Гудрун, которая привлекает к себе взгляды, полные как восхищения, так и недоумения. Джейн ведет за собой стайку детей, умытых для такого случая и явно радующихся тому, что их привели на такое важное сборище, где так много взрослых. Какое-то время кажется, что собравшиеся с удовольствием слушают излияния Мэнгана, поскольку его мнение созвучно тому, что думают многие из них. Но потом кто-то узнает его, еще кто-то вспоминает антивоенные призывы и во всеуслышание объявляет, что любовница художника – немка. И настрой публики меняется. Это похоже на внезапный конец шторма на море. Наступает затишье, но оно неспокойно. Брэм видит панику, написанную на лице доктора Трэвиса. Тот оценил ситуацию и видит, что его ожидания, возможно, потерпят крах.

– Мистер Кардэйл, – шипит он Брэму в ухо, – вы должны сказать вашему другу, чтобы он немедленно уходил!

– Нет.

– Я вас умоляю! Он загубит все!

Брэм проталкивается сквозь толпу притихших гостей и подходит к Мэнгану.

– А вот и сам талант! – восклицает тот, пожимая его руку. – Поздравляю! Это триумф, настоящий триумф.

Слова Брэма нарушают напряженную тишину. Пожимая руку Мэнгана, он говорит, обращаясь ко всем собравшимся:

– Даже если это и можно назвать триумфом, я никогда бы его не достиг, если бы не наставления и помощь этого человека. Когда я никого здесь не знал и был совершенно невежественным, этот великий художник пригласил меня в свой дом. Он показал мне, чего можно достичь. Он показал, как важно иметь мужество и быть честным в работе и говорить правду. И я был бы трусом, если бы повернулся к нему спиной. Этот человек и его семья, – и он взмахом руки обводит всех домочадцев Мэнгана, включая Гудрун, – это они сделали меня тем, кто я есть. Они мои друзья.

Наступает гробовая тишина, полная невысказанных обвинений, вопросов и страхов. И в ней вдруг раздаются рукоплескания – рукоплещет женщина, ее руки затянуты в печатки, и все же она хлопает достаточно громко, чтобы ее слышали. Собравшиеся оборачиваются на это выражение солидарности, и Брэм видит, что это аплодирует стоящая в задней части зала Лилит.

– Браво! – восклицает она. – Браво.

И весь зал взрывается криками одобрения.

Брэм пытается протиснуться сквозь толпу к Лилит, но ему это удается не сразу. Она спокойно ждет, наблюдая, как его останавливают и поздравляют, ибо все зрители единодушно решили, что он достоин их восхищения. Что он настоящий художник. Художник успешный, с которым люди будут стараться познакомиться, знакомством с которым будут хвастаться, картины которого будут покупать, а раз так, то они примут и того, кого он объявил своим другом.

Подойдя наконец к ней, он на мгновение теряет дар речи и не может произнести тех слов, которые мысленно говорил столько раз. Но теперь, когда она снова рядом с ним, он чувствует, что так по ней истосковался, что не может говорить ни о чем, кроме того, как она ему нужна. Его охватывает паника – а что, если она решит, будто он недоволен ее приходом, истолкует его молчание как враждебность и опять уйдет?

– Не уходи, – говорит он наконец.

В ответ она улыбается, просто улыбается.

– Я думал, ты не придешь.

– Я поняла, что не могу не прийти. – Она бросает взгляд на ближайшую к ней картину. На ней изображен бивачный костер, вокруг него сидят солдаты, и пламя освещает их лица. – Они чудесны, – замечает она. – Совершенно чудесны.

– Лица или картины?

– И те и другие.

Они снова замолкают, и Лилит опять обращает взгляд на него. В ее глазах стоят слезы, и она пытается их сморгнуть. Брэм видит, что к ним приближаются люди.

Этот миг пройдет, и я снова ее потеряю!

Он выпаливает:

– Я слышал, что ты выходишь замуж.

Она медленно качает головой, и из глаз, несмотря на все ее усилия, льются слезы.

– Нет, не выхожу, – говорит она. – Уже нет.

Он хватает ее руку и припадает к ней губами, ощущая на тонкой белой коже перчаток соленый вкус ее слез.

* * *

Когда Фордингбридж объявляет, что к нему пришел посетитель, Стрикленд реагирует на это с легким раздражением. Он собирался уйти из кабинета, чтобы провести приятный вечер в апартаментах на верхнем этаже Адмиралтейской Арки, любуясь закатом над Букингемским дворцом и наслаждаясь заслуженным бокалом односолодового виски. У него был тяжелый день, ему пришлось сидеть на отчаянно скучных совещаниях, посвященных реорганизации государственной службы, которая началась после войны и уже более года идет своим чередом. Но никакого движения вперед не наблюдается, и Стрикленду кажется, что вся эта история затеяна лишь для того, чтобы занять чиновников Уайтхолла каким-то делом теперь, после войны, когда перед ними не стоит по-настоящему важных целей.