Коридор все так же загроможден одеждой, ботинками и всяким хламом. В дом провели электричество, но им не пользуются. Из дома в студию по-прежнему можно попасть через пролом в стене. И здесь царит все тот же бедлам.

– Дети, бегите отсюда. – Джейн прогоняет троих мальчиков в другой конец коридора. – Брэм устал с дороги, и ваш галдеж ему совершенно ни к чему. Пойдем, дорогуша. Мэнган тебя заждался. Фридом, иди поставь чайник, хорошо? Такой отзывчивый мальчик. Я бы не смогла обойтись без его помощи, когда Мэнгана не было. – Она замолкает, потом понижает голос. – Ты увидишь, мой дорогой муж немного… постарел. Он не так крепок, как раньше. Однако, – ее лицо снова проясняется, – встреча с тобой, я в этом уверена, его взбодрит.

Брэм готовится увидеть пожилого Мэнгана в кресле на колесах и удивляется, когда понимает, что этот великий человек стоит на стремянке с кистью в руке и дописывает ошеломительную фреску, которая целиком покрывает одну из стен.

– Мэнган, дорогой, здесь Брэм, – говорит ему Джейн.

– Что? Брэм из Йоркшира? Что ж, юный друг, не стой с раскрытым ртом, а лучше помоги. Передай мне еще одну банку с краской. Вон ту, ярко-зеленую. Да, вот эту. Я хочу закончить это дерево до того, как Джейн начнет кудахтать, как наседка, призывая меня прилечь. Эта женщина считает, что я инвалид.

– Я вовсе так не считаю. Я просто думаю, что если ты не будешь время от времени отдыхать и есть суп, то доведешь себя до истощения. Брэм, дорогой, прошу тебя, уговори его спуститься на пол. – Она всплескивает руками и выходит вон.

– Эта женщина готова кормить меня из ложечки, но я ей не позволю.

– Она просто пытается заботиться о вас.

– Как видишь, я совершенно здоров и телом, и умом, – говорит Мэнган, отпуская ступеньку стремянки, за которую держался, размахивая кистью. Он шатается, и Брэму кажется, что сейчас художник упадет, но он снова хватается за ступеньку и как ни в чем не бывало продолжает писать фреску.

– Какая потрясающая фреска, – говорит Брэм, глядя на панораму английской сельской местности с фермой, амбарами, ручьем и живыми изгородями. Многие художники изобразили бы подобную сцену в приторно сентиментальной манере, но на фреске Мэнгана она кажется яркой, одухотворенной и полной жизни.

– Должен признаться тебе, Брэм, это место спасло мне жизнь. Леди Лилит вытащила меня из жуткой тюрьмы, в которой я сидел, и отправила в этот другой мир. Прежде я никогда не жил в деревне, но, честное слово, мы можем узнать о себе столько нового. Достаточно вернуться к природе и поработать на земле своими руками, вот этими руками, посмотри на эти мозоли, я заработал их тяжелым трудом, работая в любую погоду наедине со стихиями. Такая жизнь… придала мне сил. Что бы там ни говорила Джейн, я чувствую себя возродившимся, полным энергии и снова готовым творить.

– Работая кистью? Причем в таком масштабе?

– О нет, эту фреску я создаю только для себя. Чтобы у меня было напоминание о том времени, которое я провел, работая на земле. Нет, я бы и так его не забыл, просто мне недостает открытого пространства и хочется постоянно иметь его перед глазами. – Он спускается со стремянки. – Нет, скоро я вернусь к ваянию, своему истинному призванию. – Он становится на пол и подходит к Брэму. – Правда, сейчас нет спроса на творения из камня, но, думаю, он появится снова, когда мир придет в себя и образумится.

– Вы в самом деле думаете, что это случится? Думаете, мир придет в себя?

Мэнган на мгновение прищуривается.

– Что? Куда подевался твой неисчерпаемый оптимизм, который я так хорошо помню?

– Должно быть, я растерял его в Африке.

– А, ну да. Война – ужасное дело. Однако. – Он роняет кисть в банку с зеленой краской, не обращая внимания на то, что она выплескивается на его брюки и на них в дополнение к уже имеющимся появляется новое пятно. – Рад видеть тебя снова, Брэм из Йоркшира. Это замечательно, что ты приехал. Просто замечательно.

Брэм вдруг вспоминает, как однажды ночью подслушал разговор Мэнгана с другим членом ведовского клана и узнал, что помимо Лилит среди близких ему людей есть еще один волшебник.

Этот человек считает меня родным человеком. Мы доверяем друг другу. И все же он скрывает от меня такой важный секрет.

– Почему ты так серьезен? – Мэнган хмурит брови. – У твоих ног лежит весь мир. Сейчас не время предаваться печальным раздумьям. – Он прищуривается. – Или же у тебя такой унылый вид из-за разбитого сердца?

Брэм пожимает плечами.

– Вам известно, что Лилит скоро выходит замуж?

– Мне известно, что Джейн несколько месяцев беспокоится из-за того, что на свадьбу будет нечего надеть. Все важные шишки Лондона сейчас чистят лучшие наряды и облизываются, ожидая случая продемонстрировать свое богатство и тонкий вкус – или полное отсутствие оного – на свадьбе, которая обещает быть самой пышной в этом году.

– Уверен, своим блеском она затмила бы все.

– Затмила бы? К чему это сослагательное наклонение? – Мэнган поднимает брови. – Или у тебя есть какие-то сомнения, что свадьба состоится?

– Надеюсь… что да.

– Ах, вот оно что. Ну-ну. Ты поставил перед собой нелегкую задачу, дружок.

– Вы думаете, я ее не достоин?

– Нет, я так не думаю.

– Вы думаете, я веду себя неразумно?

– Ха! При чем тут разум, если речь идет о сердечных делах.

– Мы из разных миров, Лилит и я.

– Чушь, вы оба жили в Лондоне.

– Она дочь герцога. А мой отец заработал свои деньги сам.

– Разве ты не слышал, что война все изменила? Теперь такие вещи имеют гораздо меньше значения, чем прежде.

– Она очень богата. Отец так неодобрительно смотрит на мое творчество, что, скорее всего, не оставит мне ни гроша.

– Тогда вам обоим хватит тех денег, которые есть у нее.

Они оба замолкают.

Я должен это сказать. Должен.

– Она волшебница, а я неволшебник, – говорит он.

Мэнган громко ахает, потом берет себя в руки, пристально смотрит на Брэма и видит: отрицание бесполезно.

– Ну и как, Брэм из Йоркшира, тебя это пугает?

– Нет, нисколько. Как меня не пугает и то, что вы и сами волшебник.

Мэнган в изумлении открывает рот, потом закрывает его и расплывается в улыбке, которая преображает лицо, осунувшееся от пережитых лишений.

– Вот это да! Да ты, юный друг, и впрямь незауряден. Я понял это, как только тебя увидел. Понял, что ты особенный. Что ты рожден для чего-то… экстраординарного.

– Согласен! – говорит входящий в студию Перри, и от неожиданности они оба – и Мэнган, и Брэм – вздрагивают. Повернувшись к пролому в стене, они видят: парень несет поднос с чаем. Брэм гадает, что из их разговора он слышал.