Облаченные в махровые халаты, они еще долго пребывали вовласти страсти. Когда же их жажда истощилась, он перевернулся на спину изаговорил о бесконечной темноте, о чувстве потерянности, о теплом свете,которым осталась у него в памяти Мэри-Бет; о яростном пламени Мари-Клодетт; осиянии Анжелики; об ослепительном жаре Стеллы. Это были его ведьмы, еговосхитительные ведьмы! Он говорил о том, как витал над телом Сюзанны, какощущал ее дрожь и все остальное, что испытывала в это время она. Теперь же унего были собственные чувства, гораздо сильнее, сладостней и богаче прежних. Онговорил, что его плоть стоила того, чтобы за нее заплатить ценой жизни.

— Ты полагаешь, что умрешь так же, как любой изнас? — полюбопытствовала она.

— Да, — ответил он.

На какой-то миг он погрузился в молчание, потом вдруг запелили, вернее, замурлыкал, хотя правильней будет сказать: это было нечто среднеемежду тем и этим. Казалось, он пытался воспроизвести какую-то мелодию, котораяпоказалась Роуан знакомой. Из всех стоящих на столе блюд он ел только мягкое ижидкое.

— Детская пища, — смеясь, произнес он, уплетаякартофельное пюре с маслом и запивая его минеральной водой. Не вызвало у негоникакого желания только мясо.

Роуан обследовала его зубы. По количеству их было столькоже, сколько у взрослого человека, но от такового они отличались безукоризненнымсовершенством и не подавали никаких признаков изношенности или разрушения. Языку него был мягким, однако она не могла провести более тщательный осмотр, потомучто ему внезапно потребовался воздух. Во всяком случае, он заявил, что ей недано знать, сколько ему требуется воздуха, и бросился открывать окна.

— Расскажи мне о других, — попросила Роуан.Магнитофон был включен. Он купил чуть ли не все имеющиеся в продаже кассеты вмагазине аэропорта и теперь, можно сказать, был во всеоружии. Ему было известновсе, что происходило в жизни Мэйфейров, равно как и то, что оставалось загранью их восприятия. Это давало ему неоспоримое преимущество, ибо такимзнанием обладали лишь избранные.

— Расскажи о Сюзанне из Доннелейта.

— Доннелейт, — произнес он и тотчас заплакал.

Потом сказал, что не может припомнить ничего из того, чтопроисходило в те давние времена, за исключением ощущения боли и еще чего-тонеопределенного, из которого его память хранила лишь образ безликой толпы,наводнившей прихожую, когда Сюзанна выкрикнула его имя, словно швырнула его вбеспробудный мрак ночи: Лэшер! Лэшер! Возможно, это звукосочетание никогда небыло словом, но оно нашло в нем отклик, точно пробудило в глубине его душинечто давно забытое, но принадлежавшее ему. Ради нее он «призвал все свои силы»и, приблизившись, наслал на какую-то женщину ветра, которые обрушились на неесо всех сторон.

— Мне хотелось, чтобы она пошла к развалинам собора.Хотелось, чтобы она поглядела на витражи. Но я не мог ей об этом сказать. Да ивитражей уже никаких не было.

— Объясни мне поподробнее. И, пожалуйста, помедленнее.

Однако изложить все по порядку и понятным языком оказалосьему не под силу.

— Сюзанна велела наслать болезнь на одну женщину. И яэто сделал. Она заболела. Я обнаружил, что могу швырять вещи в воздух и стучатьпо крышам. Для меня это было все равно, что увидеть свет в конце длинноготуннеля. А теперь я так остро все ощущаю. И с таким удовольствием внимаю всемзвукам! Скажи мне что-нибудь в рифму. Прочти какой-нибудь стих. Мне такнеймется вновь увидеть что-нибудь красное. А сколько красных тонов некогдаукрашало ту комнату.

Лэшер начал ползать по ковру, изучая его цвета, потом сталобследовать стены. У него были длинные, крепкие белые ноги и необычайно длинныепредплечья, хотя, когда он был одет, это не бросалось в глаза.

Около трех часов утра ей посчастливилось оказаться в ваннойодной, и тогда она поняла, что уединение становится для нее вожделенной мечтой,которая, очевидно, будет еще долго преследовать ее в будущем. Когда они жили вПариже, Роуан только и делала, что искала возможность уединиться в ванной,чтобы Лэшер не стоял за дверью и не прислушивался к каждому звуку, периодическиокликая ее, чтобы убедиться, что она никуда не сбежала, независимо от того,было ли в ванной окно, через которое это можно было сделать, или нет.

На следующий день он решил раздобыть себе паспорт, сказав,что найдет мужчину, который будет внешне похож на него.

— А если у него не будет паспорта? — спросилаРоуан.

— Ну, тогда мы отправимся в какое-нибудь место, гдевстречаются иностранцы, верно? У них всегда при себе паспорта. Или туда, гдеполучают паспорта. Подыщем, как говорится, подходящего в части внешнегосходства человека и отберем у него паспорт. А ты, как я погляжу, не настолькосообразительна, сколь себя считаешь, да? Ведь это так просто, что понятно дажеребенку.

Они пришли к паспортной конторе и стали поджидать удачногослучая у выхода, потом отправились вслед за высоким мужчиной, который толькочто получил паспорт. В конце концов Лэшер преградил ему путь. Роуан стоялапоодаль, с ужасом наблюдая, как ее спутник ударил незнакомца и отобрал у негоудостоверение личности. Очевидно, этот акт насилия остался мало кем замеченным,если вообще кто-нибудь обратил на него внимание. На улице, переполненнойнародом и городским транспортом, было очень шумно, так что у Роуан разболеласьголова. Надо отдать Лэшеру должное, он провернул операцию с удивительнойлегкостью. Ему даже не потребовалось проявлять излишнюю грубость. Выражаясь егоязыком, он просто обездвижил незнакомца и завладел его паспортом. А потом,схватив беднягу за шиворот, затащил его в подъезд. Вот и все.

Теперь по документам он стал Фредериком Ламарром, двадцатипяти лет от роду, жителем Манхэттена.

Человек, изображенный на фотографии, оказался вправду оченьпохож на Лэшера. А когда тот слегка укоротил волосы, то на первый взглядразличий вообще невозможно было найти.

— Но этот человек. Вдруг он умер, — предположилаРоуан, когда они шли по многолюдной улице.

— Мне до него нет никакого дела. Я вообще не испытываюк человеческим созданиям никаких особых чувств, — ответил Лэшер. Но тотчасу него на лице отпечаталась гримаса удивления. — А я сам разве не являюсьчеловеком? — Стиснув голову руками, он быстро устремился вперед,беспрестанно оборачиваясь, чтобы убедиться, что она не потерялась, хотя всегдаутверждал, что ощущает ее по запаху даже тогда, когда их разделяет толпа.