я теперь обычно читаю «Книгу мертвых», – зловещим тоном сказала она. – А если не могу уснуть – что-нибудь эзотерическое. «Сакральную геометрию», например.

– «Сакральную геометрию», говоришь? – недоверчиво переспросил Вадим. – Ну-ну.

* * *

Александра нажала кнопку домофона. Дверь в подъезд в этот раз мама открыла быстро и без пререканий. Была собранна и сосредоточенна и разговаривала почти как до болезни.

– Значит, в Париж уезжаешь? – Ее скорбно-поджатые губы говорили о том, что поездку она не одобряет. – Не успела из Египта вернуться и в Париж…

– Да вот, пригласили на конференции выступить, – пояснила Александра.

– Им что, делать нечего, тебя приглашать? Кому ты там нужна? Никого умнее не нашлось? – скептическим тоном спросила старушка.

Александра молча прошла на кухню и принялась выгружать на стол продукты.

– Зачем опять столько привезла? – Мама критическим взглядом окинула пакеты. – Я же не голодаю, у меня пенсия есть.

– Яблоко хочешь? – Александра открыла кран и принялась мыть яблоко.

– Воду зря не лей! – Голос маман был строг. – В Африке люди от засухи умирают, а ты тут воду льешь!

В том, что на Черном континенте живут угнетенные негры, еще не до конца скинувшие цепи рабства и колониального гнета и потому нуждающиеся в ее поддержке, у мамы сомнений не было.

Александре очень хотелось сказать, что системы водоснабжения в Африке и России раздельные, но она сдержалась, памятуя о живучести в голове у мамы идеи пролетарского интернационализма, накрепко соединившей страны и континенты.

– Мам, ну при чем здесь Африка? – Она вытерла яблоко и протянула старушке.

– Как это при чем? – возмущенно воскликнула та. – Земля у нас одна! – категорическим тоном заявила родительница, с чем Александра была полностью согласна. – Надо уметь мыслить в мировом масштабе! – поучительно добавила она.

Тоже не поспоришь: общепланетарное мышление – украшение интеллекта.

– Морковного сока хочешь?

– Спасибо, мамочка! Совсем не хочу. Я прижизненную норму еще в детстве выпила, – неосторожно сказала Александра и, не дав маме произнести обкатанную фразу про то, что «у всех дети как дети, а у меня…», торопливо добавила:

– Я ведь только попрощаться заехала. Завтра улетаю. Так неожиданно!

– Вечно у тебя все неожиданно, – ворчливо пробормотала маман. – Надеюсь, ты не поедешь в Европу в этих, с позволения сказать, штанах? Тебе все-таки уже тридцать. Не девочка. И не забывай, дорогая, – глянула на дочь строгим взглядом секретаря партийной ячейки, – что ты представитель великой страны! Поэтому веди себя скромно. По тебе люди на Западе будут судить, какие мы.

– Мам, да люди на Западе давно уже все про нас поняли. Наши в Европе, чтобы от комплекса неполноценности избавиться, миллиард долларов на вечеринки только в рождественскую неделю тратят.

– Это, дочка, не наши, – строго сказала мама. – Это люди без совести и без родины, которые только о себе думают. А ты веди себя там достойно. Страну не посрами.

– Не посрамлю, мамочка. Ты не переживай, – она обняла мамулю за худенькие плечи.

Глава 4

– Париж… Па-риж… – проговорила Александра вполголоса, вслушиваясь в мелодику слова.

«А действительно, почему так манит русских этот город? – размышляла она, устроившись на деревянной скамье в соборе Парижской Богоматери. – Ничуть не красивее Вены, Праги или Будапешта. Что в нем есть такого, что заставляет вздыхать, едва услышав название? Так, будто каждый пережил романтическую любовь на берегах Сены? „Увидеть Париж и умереть!“ Образное выражение? Но почему такой образ не приходит в голову тем, кто увидел Венецию или Рим? Правда, есть исключение – Египет с его пирамидами. Но там все посерьезнее, там уже не поэтический образ, а реальность. А может, в названии Париж есть какая-то закодированная информация, которая на подсознательном уровне сидит в каждом из нас? А собор Парижской Богоматери? – Она окинула взглядом огромное величественно-строгое пространство храма. – Да, шедевр готического искусства, но ничуть не лучше, чем Миланский, Шартрский или Кельнский соборы. Что так привлекает именно в нем?»

– Петь, глянь, витраж, – услышала родную речь сзади, – просто суперский! Я от него прям обалдела! Да вот, справа. Я у нас на втором этаже что-то в этом роде хочу. Сделаешь? Тогда щелкни. А еще, глянь наверх, там тоже витраж прикольный.

– Мне, блин, чтоб так голову задрать – лечь надо, – мужчина с пивным животом, фотокамера в руках которого казалась спичечным коробком, опустился на скамейку рядом.

Александра поднялась и отошла в сторону.

«Почему мы сторонимся соотечественников в Европе? – думала она, направляясь к статуе Богоматери. – Может, смущаемся бесцеремонности, бахвальства и показной широты души – гулять так гулять, мол, знай наших – как будто, дорвавшись до денег, многие пытаются отыграться за десятилетия полунищего существования и вынужденного аскетизма? Как узнаём друг друга, даже если молчим? По вечно озабоченным и напряженным глазам, которые будто ждут подвоха от окружающих? Уж пятнадцать лет ездим и даже живем в Европе, а глаза все равно русские. Но, самое удивительное, проходит немного времени и, изможденные ностальгической болью, опять бежим от затхлой европейской стабильности назад, в свою непредсказуемость, раздражаемся уже в Шереметьево, но в глубине души радуемся и наслаждаемся безумной, смешной и горькой жизнью на родине, без которой и дышать тяжело».

Александра остановилась перед статуей Девы Марии с младенцем на руках. Величественная женщина с короной на голове, в роскошных одеждах, ниспадающих крупными складками, свысока разглядывала суетливых туристов.

«Для жены простого плотника Иосифа одета вызывающе богато, – отметила Александра. – А у ребенка на руках, – она задумалась, пытаясь подобрать определение, – лицо рассерженного старичка». Скользнула взглядом по огромному букету белых лилий и снова принялась рассматривать царственную скульптуру.

– «Я есть все, что было, все, что есть, все, что будет; ни один смертный никогда не проникнет под покров моей тайны», – услышала за спиной негромкий голос и обернулась. На нее с улыбкой смотрел ухоженный загорелый мужчина средних лет, с мягкими чертами лица и крупными волнами темных волос. Глаза внимательные, с чуть заметной лукавинкой и даже, показалось, знакомые. Одет в дорогое кашемировое пальто. Такое пальто, только другого цвета, она видела на Кузе.

– Простите, я недостаточно хорошо говорю по-французски, – на всякий случай схитрила Александра. – Вы что-то сказали? – Она