Столь беспримерное дерзновение рядом с коварным гвалтом сыновей Иуды на обоих полушариях и в параллель с фактом, что еще весной 1903 г. всемирное еврейство знало о неизбежности для нас войны с Японией, не могут вновь не рассматриваться за доказательства того, что безобразия кагала по поводу событий в Кишиневе ничего, однако, экстраординарного не заключавших (бывали погромы вразумительнее), а также миллионный сбор, отсюда, тем не менее, проистекший, были устроены не только ради оплаты местных убытков иудейских, а с гораздо важной для Израиля целью – обеспечить предстоящее «освободительное движение» браунингами и бомбами, для забастовок, иллюминаций и экспроприации, вплоть до вооруженного бунта в Москве, равно как до образования евреями чуть ли не временного правительства, под видом «совета рабочих депутатов» в СПБ.

Когда «свободные» университеты окончательно перейдут во власть еврейства, и когда там будут открыты кафедры фабрикации общественного мнения, тогда, возможно, кишиневский погром, его причины и результаты явятся образцом того, как в страшный, непоправимый вред стране, приютившей главные массы «избранного народа», могут быть извращены либо злостно выдуманы в интересах кагала и международной клики пиратов-«освободителей» с предумышленной целью осквернить истину и возвеличит ложь, унизить Россию в глазах других народов и обратить поклонников Талмуда в неповинных страдальцев…

Nescis, mi fill, – quantula prudentia mundus regatur!

«Co времени Магомета, – говорил Вольтер, – евреи не составляют нации. Следя за нитью истории этого народца, видишь, что он и не мог закончить иначе. Он хвастается тем, что вышел из Египта, как шайка воров, унося с собой все, чем по-соседски снабдили его местные жители; он гордится, что в покоренных городах и селах не давал пощады ни старикам, ни женщинам, ни детям; он сам же начистоту выкладывает свою ненависть к другим людям. Восставая против всех своих властителей, он был упорно суеверен, жаден к чужому добру, жесток; он пресмыкается в несчастии, в счастье же зазнается. А если о характере народа можно судить по его молитвам, то и этим способом не трудно убедиться, что евреи были народом чувственным и кровожадным. Ясно, что если бы Господь Бог внимал их молитвам, то на земле не осталось бы никого, кроме евреев. Они ненавидели все народы и сами были презираемы ими. Непрестанно умоляя Бога об истреблении всякого, против кого они вознегодовали, подумаешь, что они просили именно об истреблении человеческого рода, за исключением себя самих, разумеется…».

Зная это не хуже нас, еврейство держит в своих руках прессу, явно торгует общественным мнением, везде и всячески затрудняет проникновение в печать чего бы то ни было себе враждебного. Конечной целью и блистательным идеалом такого чудного положения вещей явился момент «пяти свобод» в самой Москве, когда «по указу совета рабочих депутатов» решительно ничего не дозволялось печатать о евреях. Понятно, что это пока лишь pium desiderium. С окончательным триумфом иудейского «равноправия» мы вправе ожидать и полного осуществления предначертанной программы. Дабы не сомневаться, довольно почитать любую «освободительную» газету хотя бы в течении недели. Ни слова о евреях, а особенно об их проделках, и, наоборот, все, что хотите о всем прочем. А уж какой-нибудь Григорий Распутин – драгоценнейший клад для «свободолюбивых» шаббесгоев, для кагально-кадетской «Речи» в особенности. Евреи не только ослабили, а в большинстве случаев уничтожили самую возможность разоблачений против себя и, одновременно, приобрели верное средство «начинять» умы гоев по собственному рецепту. Мудрено ли, что дирижерство Иуды в прессе растет с каждым днем, а публика, узнавая из газет лишь то, что выгодно кагалу, привыкает все громче повторять: «Однако, какие талантливые и прекрасные люди евреи?!»

Результаты, достигнутые еврейством по организации вооруженного бунта, устроенного во славу Израиля не где-нибудь, а именно в Первопрестольной, отсюда, главным образом, проистекают.

Вместе с этим, так как самая низменная периодическая пресса располагает наибольшими массами читателей, то и во всех других отношениях владычество евреев расширяется не по дням, а по часам. А если кто-нибудь дерзнул бы восстать против столь позорного рабства, голос «бунтовщика» или не будет услышан вовсе или же заглохнет в общем хоре жидовствующих либералов, бутербродных клеветников, подзаборных литераторов и всякого иного лакейства в «заведениях» сынов Иуды…

Принимая на службу христопродавцев, сыны «избранного» народа нередко ожидовливают их в такой мере, что подчас выдают им даже дипломы на звание «почетного обрезанного», но неизменно презирают и, по возможности, держат их в черном теле.

Даже немецкие писатели жалуются, что чем дальше, тем, увы, все более и более приходится им чувствовать гнет еврейства. Тогда как начинающему иудейскому автору лежит скатертью дорога, немец видит, что для него литературное поприще становится все уже и тернистее. Размножаясь неимоверно, еврейские редакторы, издатели и книготорговцы дают ход одним только своим соплеменникам, а немцев бьют и плакать не велят. Дерзновенный, осмелившийся пожаловаться или, что еще ужаснее, неласково затронуть сам еврейский вопрос, подвергается херему, т. е. катальному проклятию с тяжкими несчастиями, а то и с голодной смертью впереди. Та же участь грозит и всякому другому непокорному, будь это оперный певец, коммерсант или адвокат, одним словом, всякий, с кого еврейские факторство и газетный шантаж признают себя вправе требовать дани.

Не исключение и великие мира сего. Знаменитые люди и выдающиеся депутаты парламентов, министры и правители без замедления убеждаются, что чем выше поднимаются они по социальной лестнице, тем чаще и чаще перебегают им дорогу евреи. За примерами ходить не далеко.

Со своей стороны, мы припомним хотя бы столь раздутый еврейскими газетами юбилей Антона Рубинштейна и как-то незаметно промелькнувший юбилей Глинки. На открытие статуи Рубинштейна в петербургской консерватории было совершено, между прочим, целое паломничество из московской консерватории во главе с ее директором Сафоновым во главе и, наоборот, как скромно и уныло прошло открытие памятника Глинки!..

Чего же вы хотите, когда сам Рубинштейн Глинки не понимал?!.. Но дабы вполне уразуметь, каков авторитет «самого» разве не достаточно иметь, например, в виду, что оперой этого еврея клятва Демона «не постигается» в свою очередь, и что, вообще говоря, стихи Лермонтова без музыки Рубинштейна неизмеримо прекраснее, чем с этой музыкой.

Недаром в главном зале той же московской консерватории, где собираются тысячи людей, всякому предоставляется собственными глазами убедиться, какова сила евреев в столице России. На самом верху арки, перед главной концертной эстрадой, блещет в золотой оправе горельеф другого Рубинштейна – Николая, а наш Глинка опять помещен лишь сбоку, с Моцартом, Бетховеном, Чайковским и другими гениями музыки, представляющими как бы лишь свиту помянутого сейчас крещеного иудея, хотя он гораздо больше прославился любовными похождениями и картежной игрой, чем своей довольно обыденной игрой на рояле. Не худо спросить у евреев крещеных и некрещеных, дозволила бы иудейская пресса, скажем, в Иерусалиме, поставить Глинку на место Николая Рубинштейна?.. А у нас, чего доброго, готовы превознести Надсона выше Пушкина и Лермонтова.