– И ада как такового у них тоже не было?

– В их мифологических воззрениях нижний, подземный мир понимался скорее как место обитания злых духов и демонов и не имел ничего общего с концепцией ада как места, где отбывают наказание неверующие и грешники. Вообще, мои предки имели весьма самобытное представление о мире, а их видение смерти… С современной точки зрения оно выглядит особенно нетривиальным. Вы что-нибудь слышали об Олжасе Сулейменове?

– Интересный поворот. Постойте, постойте… Если не ошибаюсь, это имя было на слуху в девяностые годы и было как-то связано с движением за прекращение ядерных испытаний и закрытие полигонов.

– Вы совершенно правы, хотя с движением «Невада – Семей» он не просто связан – он был его инициатором, но я сейчас не об этом. Сулейменов не только общественный деятель, прежде всего он писатель и поэт, а еще тюрколог и лингвист-исследователь (и один из любимых авторов моего отца). Так вот, он считал, что главное отличие тенгрианства от более поздних религий состоит в понимании бессмертия. Кочевники, последователи Тенгри, были неразрывно связаны с Природой, отождествляли себя с ней. И ощущали себя такой же неотъемлемой частью мироздания, как солнце и звезды, степи и горы, деревья и трава – как все вокруг. Они видели цикличность природных явлений – ежедневное «умирание» и «воскрешение» солнца, смену дня и ночи, смену времен года, сопоставляя их с периодами человеческой жизни – детством, юностью, зрелыми годами и старостью, и полагали, что человек, как и все остальное в мире, подвластен природным циклам. Они знали, что каждый год растения умирают зимой и оживают с приходом весны, замечали, как многие степные животные прячутся на зиму в норах, а весной опять возвращаются к жизни. И воспринимали смерть как длительный сон, анабиоз, после которого умерший, а точнее, уснувший человек обязательно проснется. Поэтому в могилу, его подземную нору, они помещали еду, оружие, личные вещи – все, что могло бы понадобиться ему в новой жизни.

– Но позвольте, к чему вы клоните? Эта картина мира поросла мхом не одного тысячелетия.

– Пожалуйста, не думайте, что я настолько сумасшедшая и экзальтированная особа, что отношусь к этому всерьез.

– Тогда чем же вас привлекает эта концепция?

– Той самой верой в вечную жизнь, которая еще не трансформировалась в идею бессмертия души. Разве возможность бессмертия не будоражила величайшие умы человечества с момента его появления на земле?

– Разумеется, но вам ведь не хуже моего известно, что поиски философского камня и эликсира вечной молодости так и не увенчались успехом. И вряд ли когда-нибудь увенчаются. Да и зачем вам это? Хотите жить вечно?

– Не хочу, но боюсь терять любимых людей. Разве не здорово было бы верить, что умерший человек, который был тебе очень дорог, когда-нибудь воскреснет? Не только душа его, но и телесная оболочка, весь он – в том самом виде, который ты любил и продолжаешь любить и помнить…

Сабина запнулась и замолчала. Дэниэл тоже безмолвствовал: подняв глаза к небу, он всматривался в его глубину. Возможно, он думал о матери, и Сабина не смела его тревожить. Однако через пару минут он повернулся и взглянул на нее долгим, внимательным взглядом.

– Вы очень необычная девушка, вы об этом знаете?

– Догадываюсь, хотя и не уверена, что понимаю, какой смысл вы вкладываете в слово «необычная».

– Только хороший, не сомневайтесь. Я несколько… м-м… ошеломлен.

– То есть до сегодняшнего дня вы придерживались обо мне иного мнения? Что ж, каюсь, что не вписалась в этот ваш психологический портрет.

– Нет, что вы! Вам не в чем каяться, просто я привык доверять первому впечатлению.

– Это вы сейчас о нашей встрече в аэропорту говорите?

– Да-да, вы помните?

– Такое не забывается, – Сабина рассмеялась.

– Когда вы стояли там с кучей пакетов Duty Free…

– И вы решили, что я чокнутая шопоголичка…

– Ну, я бы не был так категоричен, но смысл примерно такой. По крайней мере, тогда я бы сказал, что вы исповедуете совсем другую религию – туфли «Джимми Чу», сумочки «Шанель», аксессуары «Эрмес»…

– Ну, во-первых, – прервала его Сабина, – ничто человеческое мне не чуждо, и я ничего не имею против туфель «Джимми Чу» или сумочек «Шанель» – другое дело, что пока не могу себе их позволить. А во-вторых, даже не знаю… ну, простите, что не стояла там с томиком Шекспира под мышкой – в следующий раз постараюсь исправиться.

Дэниэл рассмеялся так громко, что его смех разлетелся по ущелью и, отразившись от неприступных скал, вернулся обратно раскатами звучного эха. Это спустило их с небес на землю, напомнив о том, где они находятся. Сабина вновь поежилась от холода, и Дэниэл, заметив это, сказал:

– Садитесь в машину, а то заболеете.

Она не стала спорить. Он подсадил ее на высокое сиденье джипа и сел за руль сам.

– Вы не устали?

– Вроде нет.

– Тогда, может, еще покатаемся? Расскажете мне еще что-нибудь столь же занимательное.

– Как хотите, но отсюда только две дороги – в город или дальше в горы, на Чимбулак.

– Чимбулак… Что-то знакомое.

– Это горнолыжный курорт – там тоже очень красиво, но летом там делать нечего.

– Но ведь нам в принципе сейчас делать нечего. Что мы теряем?

– Вы правы, ничего.

– Тогда на Чимбулак?

– На Чимбулак!

* * *

Внедорожник полз вверх по неосвещенному серпантину, и мощные фары выхватывали из темноты каменные валуны и куски бетонной ограды вдоль дороги, хищно тянувшиеся к джипу лапы елей и останки мертвых деревьев, цеплявшиеся за отвесные склоны гор. Сабина уже пожалела о затее с Чимбулаком, но молчала, стараясь не показать своему спутнику, что ей не по себе. Она никогда не была трусихой, но сейчас расшатанные нервы подкидывали ее и без того богатому воображению картины и образы, от которых любой на ее месте почувствовал бы себя неуютно. Казалось, их окружал зловещий, темный мир, полный неведомых страхов и угроз, и только машина, в которой она сидела, и, как ни странно, человек, находившийся рядом, были ее единственным шансом на спасение, ее островком покоя и безопасности, так необходимых ей теперь. В какой-то момент она с ужасом осознала, что ей хочется прижаться к плечу этого едва знакомого мужчины, ощутив его силу, его бесстрашие и несокрушимую уверенность в себе. Она даже чуть не протянула руку, чтобы дотронуться до его ладони, но вовремя одернула себя. Что за чудовищная мысль пришла ей в голову? Это же чистое безумие! Что он о ней подумает? Что она к нему