незнакомого ему многорукого гуманоида с головой то ли бегемота, то ли носорога. На столе стояла сковородка с жареной картошкой, хлеб и тарелка с соленой рыбой, не очищенной ни от костей, ни от кожуры, ни от чешуи, и лишь нарезанной поперек широкими ломтями.

— Омуль! — произнес Павел Федорович, заметя интерес Майского к его вечернему рациону. — Я тут с одним мужиком познакомился, бурятом. Он рыбак: сам ловит и солит рыбу, а два раза в неделю привозит улов на продажу — торгует в ларьке недалеко от нашего общежития. Постоянно теперь у него беру. Слушай — такая вкуснятина! Свежак! На днях выловлена.

С этими словами Павел Федорович взял чистую тарелку и, положив на нее несколько самых больших и толстых кусков, поставил перед Майским. Лицо его сияло в улыбке: он был несказанно рад внезапно забредшему в его обитель гостю, единственному, наверное, кто побывал у него за несколько недель.

— Дядя Паша, я не буду, — серьезно и твердо отрезал Майский, даже не пытаясь придать сейчас своему голосу упрашивающе-извинительный оттенок, как поступает большинство людей с целью смягчить свой отказ и сделать его более деликатным, когда они вынуждены отклонить искреннее предложенное угощение.

— Ты что, Максимка? — изумленно произнес Павел Федорович с каким-то даже испугом в голосе. — Это же омуль! Обязательно нужно съесть.

— Я с удовольствием поем картошку, но рыбу не буду, — уже заметно раздражаясь, выдавил из себя Майский.

— Да зачем же пустую картошку жевать? — недоумевающе посмотрел на него Павел Федорович, — Возьми рыбу, она…

Но он не успел закончить свою фразу, потому что Майский поднял левое предплечье и положил его на стол, после чего взял вилку и принялся перекладывать ей рыбу со своей тарелки назад на общее блюдо.

Павел Федорович опешил. Лицо его вместо прежнего недоумения вдруг приняло совершенно растерянный и смущенный вид. Ему стало очень стыдно как за изначально проявленную невнимательность к племяннику, так и за последующую чрезмерную настойчивость. Повисшее молчание продлилось не больше пары секунд, но и эти короткие мгновения стали настоящей мукой для Павла Федоровича.

— У меня же сосиски должны быть, — вдруг вымолвил он и, вскочив с табурета, открыл холодильник. — Где-то же были сосиски, — сокрушенно повторил Павел Федорович, пытаясь найти что-то внутри. Голова и плечи его скрылись за дверкой холодильника, так что Майский не мог видеть сейчас его лицо.

Никаких сосисок в холодильнике не было, да и не могло быть. Павел Федорович прекрасно знал это, но вдруг обуявшие его сейчас эмоции были столь сильными, что он несознательно попытался хоть даже таким образом, отгородившись дверкой холодильника, остаться наедине с собой, спрятаться от Майского, перед которым ему было сейчас ужасно стыдно и неловко. В то же время, стремясь загладить свою вину, Павел Федорович испытал сильнейшее желание угостить Майского еще хоть чем-нибудь, помимо жареной картошки, но смотря сейчас в холодильник к своему огромному сожалению понял, что предложить-то толком ничего и не может. Подробно изучив его содержимое, не забыв заглянуть при этом и в морозильную камеру, он, наконец, достал стеклянную банку с консервированным овощным салатом и небольшой бумажный сверток.

— Лечо будешь? — взволнованно поинтересовался Павел Федорович, избегая при этом смотреть Майскому в глаза, а уставившись куда-то в стол. — Отменное лечо… Тамара отправила. Сама готовила, — прибавил он и, не дожидаясь ответа, поспешно открыл банку, выложил ее содержимое в глубокую тарелку и придвинул ближе к Майскому. — Да еще сало есть. Тоже с посылки.

Павел Федорович развернул бумажный сверток, в котором оказался приличный кусок сала, и принялся нарезать его брусками. Хрюша, используемая для его производство, похоже была совсем молодая, потому что толщина сала от шкуры не превышала трех сантиметров, а в середине его рассекали две следующих одна за другой приличные мясные прослойки. Даже на расстоянии ощущалось, что шмат был очень душистым, засоленным по-домашнему с чесноком.

— Тетя Тамара отправила? — поинтересовался Майский.

— Да-да.

— Она знает, где ты находишься?

— Да. Я как-то несколько раз созванивался с ней.

— Ну и как она поживает? — спросил Майский, наложив себе в тарелку картошки, лечо, и с аппетитом приступив к еде.

— У нее все нормально. Новый магазин недавно открыла и сейчас в основном им занимается… Но вообще такие чудеса рассказывает! — оживился Павел Федорович и буквально весь просиял в этот момент, испытывая неодолимое желание высказать волнующие его мысли. — Представляешь, на рынке торговля совсем прекратилась! Поголовно все предприниматели понабрали кредитов, закупили товар, а спрос сжался. Никто ничего не покупает, оборота никакого нету, товар лежит мертвым грузом. Кредиторы заволновались, начали требовать возврат денег, но денег нет — все в товаре. В итоге — кто банкротится, кто распродает все, что только можно. Тамара говорит, там такой сейчас дурдом творится, что если бы она второй магазин не открыла, то неизвестно вообще на что бы сейчас жила.

Павел Федорович говорил громко, горячо, постоянно сопровождая свою речь размашистыми движениями сразу обеих рук. На лице его изобразилось одновременно веселье и изумление; широкая и открытая улыбка полностью оголяла металлические зубы. Всецело поглощенный рассказом, он не прерывался ни на секунду, совершенно забыв и про ужин, и про свое недавнее смущение, вызванное проявленной по отношению к племяннику бестактностью.

— Ведь посмотри, какая сейчас ситуация в экономике, — продолжил Павел Федорович с еще большим оживлением и азартом. — Что в N-ске с недвижимостью твориться. Ба-атюшки-и! Сколько недостроенных домов стоит. Вон, напротив дом, еще два года назад должны были сдать в эксплуатацию, а вместо этого — заморозили строительство. Сделали девять этажей из двенадцати и все встало. Нет денег, и неизвестно когда теперь достроят. И везде так! На стройплощадках все вымерло. Никто квартиры не покупает, а коммерческая площадь вообще никому даром не нужна! Я тут разговаривал с владельцем одного торгового комплекса, только что выстроенного, так он хоть сейчас готов по себестоимости его продать. Заполняемости нет совсем!.. Ой, чудеса-а-а! Переизбыток предложения уже везде, где только можно. Цены на недвижимость падают, а скоро вообще рухнут! Все к этому идет!.. Скоро вся эта экономика рухнет! — воскликнул он уже в каком-то детском безудержном веселье. — Все ценность свою потеряет! Ой, что будет, Максимка!..

Услышав последнюю фразу Павла Федоровича, Майский поморщился, как будто ему попалось сейчас в картошке что-то горькое и противное. В последнее время он сильно раздражался, когда тот называл его «Максимка», справедливо усматривая в этом уменьшительно-ласкательном прозвище несознательное стремление принизить значение его личности. Сам же Майский всегда обращался к Павлу Федоровичу исключительно «дядя Паша». В принципе он и вправду приходился ему дядей, да к тому же