— Пусть в нашей жизни все совершает круг! — пожелал он, все еще крепко обнимая ее.

— Да, и пусть все возвращается на круги своя… — поддакнула ему Ветка.

— Но только хорошее! — уточнил Алеша.

— Плохое будем кидать в колодец. Приедем сюда — и — бух! Ты не против? — она наклонилась, перегнувшись через край. Да так смело — Алешка даже испугался, что она свалится, и ухватил за пояс джинсов.

— Уу-у-ух! — ответило эхо, глухо и остерегающе.

— Пойдем-ка отсюда! — он потянул ее прочь.

— Пойдем. Ведь лето кончилось, да?

— Наше лето… оно никогда не кончится.

…И теперь они стояли в кругу друзей, улыбаясь друг другу, как заправские заговорщики.

Утро следующего дня было зябкое, хмурое. Подзнабливало, несмотря на то, что оделись тепло. Дворами вышли к Пушкинской площади, стали спускаться к бульварам — дорога вела вниз, под уклон. Страстной, Петровский, впереди показалась Трубная площадь, но свернули не доходя — вправо, в узенький выгнутый дугой переулок.

И вот она, церковка. Низенькая, приземистая, в землю осевшая. Луковка купола, никаких украшательств, строгие лаконичные архитектурные формы, на двери — старинный железный засов. Три ступеньки, ведущие к проему дверей — за века, что стояла она, уровень землицы московской рос, поднимался, а церковь не двигалась — как стояла так и стоит. Только оказалась как бы проросшей сквозь землю…

Перекрестились на икону, что над входом, поежились — зябко, жутко… Как там Сережа, где? Там, внутри? Вошли.

— Проходите, проходите, пожалуйста. Сейчас батюшка будет. — Их встретил приветливый коренастый служитель в цивильной одежде. Плотная серая рубаха заправлена под широкий крепкий ремень, густая борода лопатой, широкое озабоченное лицо. — Если хотите, можно раздеться. Вот здесь плащи свои вешайте. Холодно? Ничего, согреетесь.

В храме никого не было. Только этот сторож, служка — они не знали, как называется его должность при храме. Справа на длинном столе разложены книжки, иконы, Молитвослов, Псалтырь. Всем этим хозяйством ведал их новый знакомый, Николай. Тут же можно было купить и свечи — тоненькие и большие, которые долго горят — на всю службу хватит… Вера взяла всем по такой долгой свечке, Ксения набрала тонких, маленьких, чтоб можно было и родных помянуть, и во здравие поставить, и Спасу, и Богородице.

Николай, заговорщически пришептывая, рассказывал им о святынях храма.

— Вот это наша главная святыня — чудотворный крест! — он подвел Веру, которую принял за главную, к огромному, сиявшему позолотой кресту в полтора человеческих роста. Он был прислонен к основанию несущего столба, поддерживавшего арочные своды. Сам крест был деревянный и весь испещрен маленькими позолоченными ячейками, в которых по объяснению Николая были вставлены частицы святых мощей.

— Это крест был сделан в Иерусалиме по заказу патриарха Никона. Он в точности повторяет размеры и форму Голгофского креста. Долгая у него история, потом как-нибудь расскажу… А сейчас помолитесь за друга вашего. И вот еще что, — он повернулся к Юрасику. — Тут мужская сила понадобится. Мы с вами будем держать его, когда батюшка ко кресту подведет. Крепко надо держать!

— Я тоже могу помочь! — выступил вперед Алексей.

— Не, малой, ты пока погоди. Вам всем нужно чуть подальше держаться. Ваше дело — молитва. Повторяйте про себя молитвы, какие знаете. Лучше всего: «Да воскреснет Бог», «Достойно есть», «Живый в помощи»… — Видя их сокрушенные лица, он догадался. — Не знаете? Не беда. Тогда повторяйте: «Радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего и поправшего силу диаволю…» Хотя бы это… Или так молитесь — как душа подскажет. А, приехали!

Он кинулся к выходу: снаружи хлопнули дверцы машины — прибыл отец Валентин, который привез Сережу. По уговору ночь накануне обряда они провели в доме священника.

Вошел батюшка, Николай испросил благословения, шепнул:

— Мы готовы.

За спиной батюшки стоял белый, немой от волнения Сережа.

— Свечки зажгите, — вполголоса распорядился отец Валентин. — Вы все встаньте сюда — к стеночке. Сергей — вы вперед. Вы, Юра, с Николаем, вот так — по сторонам от него. Ну, благословясь!

Священник неожиданно густым и глубоким басом запел слова молитвы. Трепетало пламя зажженных свечей, высвечивая лики Спаса, Богородицы, старинный образ Сергия Радонежского. Загорелся, мерцая нездешним светом, вызолоченный крест. К нему Юрасик с Николаем подвели Сережу. Тот дрожал всем телом, его так колотило, что слышно было, как стучат зубы.

— Сережа, надо поцеловать крест! — отец Валентин стоял возле креста и протягивал руки к одержимому, призывая его сделать шаг. Было заметно, что священник сам очень напряжен — он ожидал самого худшего.

Но Сережа остался на месте. Он не смог шагнуть, хотя от чудотворного креста его отделяло расстояние в каких-нибудь полтора метра. Дрожь его все усиливалась — все тело ходило ходуном.

— Сережа, надо шагнуть вперед. Ты сможешь. Ну!

Николай, поддерживая дрожащего под руку, громко читал молитву:

«Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его! Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня — тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголящих…»

Видя, что Сергей не владеет собой, отец Валентин приказал:

— Поднесите его. Поднимите и поднесите!

Юрий с Николаем приподняли Сергея — он дергался, на губах показалась пена, — и крепко держа его, наклонили так, чтобы он мог коснуться креста.

Едва это произошло, и Сережа ткнулся лбом в поверхность креста, жуткий раскатистый крик огласил невеликое пространство храма.

Это был не крик человека.

Низкий, вибрирующий и звучный, как рев дикого зверя.

Женщины отшатнулись невольно. Вера первая пришла в себя и шепнула:

— Креститесь… молитесь за него…

Алеша стоял между женской группой и мужчинами, держащими Сережу. Он шагнул вперед. И сразу опрокинулся навзничь, отброшенный ударом каблука — одержимый дергал ногами, стучал по каменному полу, мотал головой. Пена ручейком стекала с его перекошенных губ.

— Держите его, крепко держите! Нужно, чтоб сам! Давайте помолимся.

Отец Валентин скрылся в алтаре и вышел, неся чашу со святой водой и евхаристическое копие. Ровно и мерно взмахивал он копием, поминутно окуная его в святую воду, и струйки ручьями стекали со лба несчастного. После священник окадил его ладаном и снова начал петь слова молитвы. Время для собравшихся остановилось. Только громкий голос священника и хриплое, булькающее мычание одержимого были приметами земного времени, земных звуков, но они — эти приметы — как бы растворились в ином измерении — в инобытии, которое знаменовали собою иконы. Они жили! Лики светились внутренним светом. И кажется, что он разгорался все явственней по мере того, как обряд подвигался к своей кульминации. Вера, не отрываясь, смотрела на сверкающий крест. Какая-то особая сила, казалось, наполняет ее — сила, с которой ничто не страшно.