Приехал и чернобородый директор консервного завода, и также несколько высокопоставленных чиновников Чепельского и Оружейного заводов. Эта компания, дабы подчеркнуть, что они тут всего лишь временные гости, устроилась отдельно на краю лужайки.

Не обошлось и без сыщиков, сменивших свои традиционные котелки на шляпы. Они старались раствориться среди рабочих: усаживались на траву, заводили откровенно-доверительные беседы, изображая, будто и сами работают где-то на заводе. Но одни сыщики говорили слишком много, другие не знали, как им половчее завести беседу, и начинали говорить о погоде, что звучало и вовсе глупо — люди-то ведь уже с утра обсудили все свои предположения на этот счет.

Когда появились докладчики, все поднялись и сгрудились вокруг трибун.

Барон Альфонс велел выстроить четыре трибуны — по углам площадки. Накануне произведено было даже испытание, и Игнац Селеши заверил товарищей, что все в порядке. Но сегодня, то ли потому, что воздух был более влажным, то ли присутствие людей изменило акустику, то ли ораторы уж слишком усердствовали (ходили слухи, что приедет сам барон Манфред), а может быть, оттого, что поднялся ветерок (здесь, между рукавами Дуная, он поминутно меняет направление) и, словно желая послушать всех четырех ораторов, забегал от одной трибуны к другой, — короче говоря, когда начались речи, порой слышно было сразу нескольких ораторов.

— Родина в опасности, — неслось с той трибуны, где стоял Геза Шниттер. С этими словами обратился в 1848 году Лайош Кошут к венгерскому Национальному собранию, когда хотел поднять все силы страны как против внешнего врага, так и против врага внутреннего — бунтовщиков. Мировая история поставила на повестку дня вопрос о том, быть или не быть австро-венгерской монархии. Жертвы, которые необходимо принести, превосходят человеческую фантазию. Положение таково, что сейчас больше всего подходит девиз, оставленный миру в наследство французской революционной армией: «Родина в опасности!»

Ветер повернулся, и вот слова полетели с той трибуны, где ораторствовал Игнац Селеши:

— Король назначил членами верхней палаты барона Манфреда и еще нескольких господ. Назначение это в общем все одобряют и считают вполне естественным. В дни войны снабжение боеприпасами — один из важнейших вопросов. Вряд ли одержали бы мы такие победы, если бы барон Манфред не поддержал Австро-Венгерскую ставку. Но барон Манфред заслужил это еще и потому, что проявил большую щедрость в благотворительных акциях. Вот и на нашем гулянье все пироги с вареньем, леденцы и прочие награды — дар барона Манфреда. Он же оплачивает и духовые оркестры.

Мартон, Петер Чики, Тибор Фечке и Пирошка вместе слушали выступления. Мартон заметил, что Йошка Франк то и дело поглядывает на главного доверенного Оружейного завода, но тот каждый раз отрицательно мотает головой, словно говорит ему: «Погоди!»

Вокруг Йошки стояли какие-то незнакомые молодые ребята, глаз с него не сводили. Даже Пирошка многих из них не знала: видно, те работали не на консервном заводе.

Во время речи Шниттера Йошка Франк что-то буркнул сердито.

— Ты что это? — услышал Мартон голос Пирошки.

— Тсс!.. — коротко и энергично оборвал ее Йошка.

Такого между ними никогда еще не бывало, но девушка не обиделась. Она взяла его за руку.

— Йошка, милый!.. — с мольбой воскликнула она, потом зашептала со страстью и с ужасом: — Будь осторожен. Ты же знаешь…

Главного доверенного Оружейного завода плотным кольцом окружали рабочие. Толпа сгустилась вокруг. На поверхности озера бывают такие различные тона, указывающие, где глубже и где мельче. Главный доверенный сказал что-то стоявшему рядом с ним человеку, гордый, независимый вид которого и большие усы еще раньше привлекли внимание Мартона.

— Кто это? — тихо спросил он Йошку, уже не сомневаясь, что тот, наверное, знает всех.

— Этот? Пал Модьороши, — ответил Йошка, — главный доверенный чепельцев.

— Мы признаем, — донеслось вдруг от трибуны Селеши, — что у барона Манфреда большие заслуги в деле производства боеприпасов, и с полной ответственностью заявляем, что не завидуем ему, и не чувствуем обиды за то, что его произвели в депутаты. Но пусть обеспечат избирательное право и рабочим, производящим боеприпасы, и солдатам, расходующим их.

А с третьей трибуны летело другое.

— Я вернулся недавно из покоренной Польши! — кричал в толпу д-р Кемень. — Существующий там теперь строй гораздо справедливей и честней, чем был прежде. Заботятся о социальных нуждах, уничтожили коррупцию и не швыряют в тюрьму социалистов. Там сейчас не только правосудие в руках военных, но и вся экономическая и социальная жизнь страны. Всем заправляют генералы, бургомистры, полковники, имениями управляют капитаны. Немецкий генерал-майор Диллер заявил мне: «Каждый польский крестьянин получил шесть хольдов земли. Налогов мы не взимаем. Заботимся о поголовье скота и о том, чтобы крестьянские дети учились в школе. Строим шоссейные и железные дороги. Правда, недоверчивый польский народ не желает пока вступать в эти трудовые подразделения, а ведь платят там вовсе немало — целых три кроны в день…»

— А этот, видать, шутник! — весело крикнул Пишта, услышав про три кроны в день.

И в тот же миг взвилась в воздух первая реплика Йошки Франка:

— Почему польские женщины взбунтовались, вот что вы скажите!

Д-р Кемень остановился на мгновенье, как человек, у которого во время еды что-то хрустнуло в зубах. Он поискал глазами того, кто крикнул, не нашел и притворился, будто и не слышал ничего. Почти без всякого перехода заиграл вдруг на другой струне:

— Международная социал-демократия с самого начала протестовала против палачей Польши. Первый Интернационал в 1864 году и Второй Интернационал почти на каждом конгрессе выражали свое сочувствие польскому народу. А теперь, дорогие товарищи, Польша освобождена!

В ответ раздались жидкие хлопки, но оратору и этого было вполне достаточно, чтобы продолжать в прежнем духе, этим отвечая на реплику Йошки Франка.

— Мы учредили в Польше воинские прачечные. Я видел сам: в одном здании работают шестьдесят молодых женщин. Они повязали головы платочками, и их стройные станы гнулись так красиво, будто ветер раскачивал васильки… Диллер сказал мне, что, судя по урожаю, из Польши можно вывезти семьдесят тысяч вагонов пшеницы…

— Воображаю, как обрадуются польские крестьяне! — крикнул Йошка Франк.

Д-р Кемень снова запнулся, тем более что Пишта, хотя и не понимал сути дела, поддержал Йошку и заорал:

— Небось пляшут на радостях! Мужички все в пляс пустились. Верно?

— Нет, не пляшут, мой юный друг. На войне не с чего плясать, но, как сказал мне один из руководителей социал-демократов, «немецкие солдаты исправили все». Даже уборные понастроили на улицах. Например, в Петриканах бургомистром города стал австро-венгерский полковник. Создано множество комиссий для проведения военно-социальной политики. И все это