— Вот это да!.. — с удовлетворением воскликнул Мартон.

А Пишта тараторил, не умолкая, о том, что будет в Чепеле: и столб с пирогом, и бег в мешке, и сбор картошки, и прочее.

Жужи Капоши отвернулась. Ей не только слушать, но и смотреть было тошно на этого Пишту.

— Сейчас приду, — кивнула она Петеру и вышла из рядов.

Некоторое время она стояла на тротуаре, нагнувшись, будто завязывала шнурки от башмаков. Потом отошла еще на несколько шагов и снова нагнулась. И пропала.

— Давно ты с ней знаком? — спросил Мартон Петера.

— Три дня.

Блестящий лоб Мартона словно бы заблестел еще ярче, он оставил Йошку Франка и взял под руку Петера Чики.

А Петер злился.

— Чтоб он провалился, этот мир!..

— Нет уж, лучше пусть не проваливается, — ответил счастливый Мартон. — Мы ведь тоже в нем живем.

— Это верно, — буркнул Петер.

10

Скверно отесанные столбы вышиной в пять метров. Пишта расхрабрился и первым полез на столб, чтобы снять пирог с вареньем и угостить Мартона и его друзей. Столб был скользкий. Пишта то и дело съезжал с него. Тогда он снял башмаки и полез босиком. Глянул вниз: лица, лица, разинутые рты, все кричат, подбадривают его: «А ну, хватай, хватай!..»

Пишта обхватил столб левой рукой, а правой осторожно, чтобы не упасть, не съехать опять вниз по грубо отесанному столбу, тогда ведь уже ничто не спасет его ноги от заноз, — потянулся к пирогу с вареньем. Не достал. Еще одно движение — и ноги распрямились, туловище приподнялось рывком, а пальцы коснулись пирога. Но пирог сковырнулся, плюхнулся на землю: да еще той стороной, где было варенье. Пишта мгновенье в замешательстве смотрел на уставившуюся к небу верхушку столба, потом поглядел вниз на валявшийся на земле пирог и стал потихоньку спускаться. Добычи никто не тронул — это было священное право Пишты. Он оказался в кольце людей, затаивших смех, стоявших на почтительном расстоянии.

Пишта поднял пирог, отвратительный, весь в пыли, с размазанным вареньем, с прилипшими травинками. Мальчик злобно смял его, подбросил кверху и, когда он должен был коснуться земли, наподдал ногой, будто мяч. Пирог полетел над толпой. Люди шарахнулись по сторонам, боясь, как бы в них не попало, потом засмеялись облегченно.

Пишта нарвал травы и стал отчищать руки, перепачканные вареньем. Теперь он тоже смеялся, хотя лицо его и было искажено гримасой. Потом он надел башмаки и убежал.

Пробежался наперегонки с тележкой. Отошел. Завязал глаза и стал подбирать рассыпанную картошку. Собирал подписчиков на «Непсаву». Участвовал в пробных выборах депутатов — заполнил избирательный бюллетень и в графу «профессия» записал: «Воздушный акробат». Продавал лотерейные билеты. Сходил в «военный музей», где за веревочной оградой стояли пушки, пулеметы и пирамиды трофейных гранат. Поглазел на бородатую женщину, пожирательницу огня. Залег в парусиновую палатку и протянул руку гадалке. Из полумглы послышалось:

— Сынок, вам предстоит тяжкий путь испытаний… Да не покинет вас счастливая звезда!..

— Ладно, уж так и быть, скажу ей! — крикнул Пишта и выскочил из палатки.

Сияющий, толкался он в толпе. Так чувствует себя, наверное, свеча в церкви среди тысячи других горящих свечей. Пишта впервые ощутил восторг, какой охватывает человека, оказавшегося в массе подобных ему людей, тот восторг, который, как ни странно, но схож с восторгом любви, с самозабвенной отдачей себя.

Минуту спустя мальчик бежал уже с брошюрами в руках и кричал:

— «Почему побеждают немцы?» Цена восемьдесят филлеров! Автор — Ене Элтнер! «Мир восхищен Германией!» Восемьдесят филлеров! Купите — с разбегу ткнулся он головой в живот высокого мужчины.

— Не нужно мне.

— Ене Элтнер написал.

— Дорого…

— Столько побед — и все лишь за восемьдесят филлеров! Это дорого, по-вашему?

А потом, набегавшись, протиснулся он к хору и запел: «Песня грозой гремит!»

Но смысл песни был ему, видно, не очень ясен, ибо, как только хор замолк, Пишта, встряхнув русыми волосами, затянул известную модную песенку: «Эге-гей — сюда! Эге-гей — туда!»

И, приплясывая, пошел к каруселям. Прокатился. Затем подбежал к качелям и стал смотреть, как взлетают кверху женские юбки. Разок-другой лукаво улыбнулся и скользнул дальше, словно рыбка. Он разыскивал Мартона. Весело сновал он среди толпы, гордый тем, что все его знают, что отовсюду кличут: «Пишта, сюда», «Пишта, давай похлебку!», «Пишта, куда ты дел свой черный котелок?» Присаживался на траву рядом с незнакомыми людьми, угощался, потом, посмеявшись шел дальше искать Мартона: уж очень ему захотелось повидаться с братом! Нашел его наконец, и тихонько спросил:

— Гуляша хочешь?

— А где его взять?

— У меня консервы в штанах болтаются.

— Да ну?..

— Ей-богу! Потому и было так трудно лезть на столб: консервы мешали. Пойдем в лес, откроем банки?

— Погоди, ребят позову.

…Но не только они скрывались в лесу.

Робко, «случайно», будто разыскивая кого-то, забирались туда и многочисленные парочки. А потом возвращались улыбаясь, самой улыбкой стараясь доказать, что ничего не случилось, и именно ею выдавая свою тайну: что они бездомные, жившие в общежитиях юные любовники, слышали, как в окутанном полумраком лесном уголке шепчутся кустарники о вековечности мира, и слышали это тогда, когда бурливый ток крови смирялся счастьем покоя.

На огромном лугу и в окрестных кустарниках сновало около тридцати тысяч человек.

11

Уже съели все захваченные из дому припасы, распределили награды, выделенные бароном Альфонсом и профсоюзами, — достались они победителям в беге, борьбе, велосипедной езде и в танцах, а также и тем, кто собрал больше всего подписчиков на «Непсаву».

Стоял послеобеденный час.

Приехали ораторы.

Впереди, элегантный, полный достоинства шел Геза Шниттер. Рядом с ним в кремовом полотняном костюме, поминутно утирая жирное лицо, брел Игнац Селеши. Лежавшим в траве почудилось, будто к ним приближается, поднявшись на задние ноги, цирковой слон.

Своей обычной легкой походкой шел и Йожеф Кемень. Теперь рядом с Селеши он и вовсе казался балетным танцором.

За спиной у Селеши колыхалась, то подымаясь, то опускаясь, голова сухопарого долговязого Иштвана Доминича. Доминич вынужден был иногда приостанавливаться, чтобы своими длинными паучьими ногами не опередить начальство. Впрочем, Доминич пришел не один, а вместе с супругой, Шаролтой, которая была в таком восторге и умилении, что ни на мгновенье не отпускала руку мужа. «Пиштука» выступает на народном гулянье! Еще одно усилие, еще чуть-чуть повезет, и «ее Пиштука» будет депутатом в парламенте его величества Франца-Иосифа! «А потом, господи боже!.. Кто знает… Еще одно усилие, и…»

Шаролта запихала свои телеса в тесно облегающее летнее платье. Д-р Кемень поглядывал на нее, и на какой-то миг в его воображении возник