столь же остервенело, как в морозы. Прибывали грузовики с телами, пьяные команды отделяли неопознанных от опознанных, коих я записывал в книгу, и копали могилы на размеченных нами участках.

Дров было предостаточно, и, даже уходя в Пихельсберг за продуктами и слухами, мы запихивали в печь несколько еловых дровин, чтобы вернуться в тёплое жильё. Изредка к стенам кладбища приходили кабаны, ещё реже — лисы. Ясно было, что наше благоденствие ненадолго и последует если не кара, то перемещение в гораздо более неприятные обстоятельства. Поэтому мы бросались друг на друга всё яростнее и всё сильнее вжимались друг в друга.

И верно, грузовики пропали. Егерь сказал, что всех лесников забрали в фольксштурм и что совсем скоро придут американцы. Вой бомбардировщиков сменился канонадами в стороне Шарлоттенбурга. Вылезли первые крокусы, когда у кладбища появился первый джип. Но это были не американцы, это были советские топографы. К счастью, их интересовали только проезжие дороги по направлению к высоте над засохшим болотом. Я указал им нужные просеки.

Бежать было опасно. У моста через Хафель бешено стреляли, и, даже когда пальба кончилась, мы не стали уходить от дома далеко. Наконец приехали грузовики с погибшими от последних бомбардировок, и водители рассказали, что Гитлер мёртв, вермахт капитулировал, а жертв столько, что хоронят прямо у станций подземки. Пошла первая земляника, когда на кладбище явился-таки холёный американец в пилотке. Он записал наши данные в планшет и оставил листовки для сдающихся в плен — на случай, если в лесу ещё кто-то прятался.

Лес ожил, и около кладбища возникли грибники. Всё чаще появлялись патрули, и мы поняли, что отшельничество кончилось. Собрав вещи в два заплечных мешка, мы обогнули Постфенн с юга, прошли у подножья Тойфельсберга и Драхенберга и увидели совершенно нетронутые кварталы вилл.

За виллами началось редколесье, по которому мы вышли к туберкулёзной школе. Детей вывезли в Померанию, а их постройки заняли «Мастерские Тодта», и их, конечно, разбомбили. Уцелело лишь несколько домиков. Дальше поползли шрамы траншей и начался парад развалин. Засыпанный битым кирпичом Курфюрстендамм, дома, похожие на инвалидов: кто без лица, кто со вмятиной на черепе, кто без ноги. Несколько хозяек суетились с ножами вокруг трупа лошади у развалин кинотеатра «Модернист».

Когда мы уходили на кладбище самоубийц, многие дома были разрушены, покинуты и исписаны адресами жильцов — куда они уехали. Теперь было проще посчитать здания, которые остались целыми. Вокзал Цоо сплющило, как игрушечную железную дорогу, которую раздавил деспот-отец. Церковь Вильгельма стала селёдочным скелетом. От «КаДеВе» остались одни рёбра, а внутри, как в стакане, болтался щебень с кирпичом. На углу Нюрнбергерштрассе висел плакат «Вы покидаете английскую зону».

Среди этого хаоса перемещались люди. У разбитой витрины сидела на стуле женщина и торговала флоксами из вёдер. Франт с букетом ждал объект своего интереса на углу. Девушка в юбке-карандаше, из-под которой выглядывали коленки, вела за руку мальчика и девочку, и на всех троих сияли белейшие носки. Немного ободранный господин собирал окурки.

Содрогаясь от предстоящей встречи с пепелищем, мы пошли, огибая горы камней, к нашему дому, и какое же было счастье видеть, что он лишился лепнины и стёкол в окнах, но всё же цел. Как и соседний. Всего два дома, сохранившие свои стены, на всю улицу.

Потянулась новая жизнь среди развалин. Гуляя ночами, мы слышали, как с глухим грохотом вываливаются из стен кирпичи. По утрам дворник из пансиона скрёб веником улицу, и после бомбёжек и воплей ужаса его шварканье казалось небесной виолончелью.

Меня восстановили в управлении, что, впрочем, не освобождало герра Бейтельсбахера от разбора руин вместе с другими горожанами. Продуктовые рационы были крошечными, и мы посещали чёрный рынок, где меняли вино на масло, кольца на хлеб и так далее. Красные разъезжали на джипах по всему городу, но я не особенно беспокоился, что меня ищут, — охотились только на крупных негодяев.

Однажды мы увидели афишу цирка и прошли через вырубленный Тиргартен, мимо взорванного дворца, по Унтер-ден-Линден в советский сектор. У Лустгартена возвышались антенны, вокруг них клубилась толпа. По антеннам карабкались вверх фигурки. Они натянули сеть, перебросили канаты и, схватив шесты, пошли над пропастью друг к другу. Кажется, одна гимнастка умудрялась ехать по канату на кресле.

Сиял продырявленный купол городского замка. Акробаты под хлопки публики показывали свой театр теней на темнеющем небе. «Мы», — показала на них Ольга. Я кивнул и обнял её. Она освободилась и взяла моё лицо в свои руки: «Скоро всё кончится. Осталось недолго». Я завертел головой и вырвался: «Что такое? Что такое?» Она присвистнула: последний акробат шагнул в пропасть и под вздох толпы упал в страховочную сетку.

Далее происходило многое. И похищение угля со влекущейся по Ландверканалу баржи — Ольга умела плавать, но я плохо завязал стянутую с себя рубашку, и треть добычи вывалилась в воду. И бегство через дыры в стенах от полицейских, явившихся накрывать чёрный рынок у Бранденбургских ворот. Траншеи, хохот, сбитое дыхание, шуршание дождя. Я отдал Ольге пиджак, и мы целовались в какой-то подворотне.

Недавно я интересовался, что пишут литераторы о времени руин. Одних занимает горечь, других — ностальгия, третьих — моральные вопросы, четвёртых — тонкости отделения вины от ответственности. Чёрт его знает: обыватели были подавлены и кое-как выживали в своих развороченных домах, считая произошедшее ошибкой и обвиняя Гитлера только в военной агрессии. Но для беглецов от несправедливостей старого мира эти годы были эрой возрождения. Разрушения сбили позолоту со Старого Света. Европейцы завершили развитие своей цивилизации её уничтожением — или, по крайней мере, попустительством уничтожению.

Поэтому все, кто раньше был стёрт из истории, схватились теперь за шанс создать не просто новую судьбу, а другую судьбу. Настал миг, когда учреждались новые координаты и в начинённую фугасами землю вбивались сваи нового мира.

Я вспомнил статью в одном химическом журнале о потрясающем росте американской индустрии удобрений и предложил Ольге переместиться в Западное полушарие. Ольга посмотрела на меня более чем скептически: «Ты преступник, и наше место — здесь, в чистилище, с такими же убийцами и их сообщниками. Ю-эс надолго рассорились с советскими, так что тебя никто не выдаст, а ещё одно бегство я не вынесу. Раз ты доктор, приставочка Dr. нас как-нибудь выручит. Как-нибудь проживём».

Но поучаствовать в возведении храма новой эры мы не успели. На том же чёрном рынке кто-то схватил меня за обшлаг пальто так, что рукав чуть не остался в руках у ловца. Решив, что меня сцапала переодетая полиция и надо спокойно отбиваться от подозрений, я улыбнулся и повернул голову