Я подняла глаза убедиться, что солдаты сверху не могут нас разглядеть. Я не чувствовала вблизи ни микрофонов, ни камер. Приянка подтвердила это, незаметно коснувшись моей руки и качнув головой.

Я чуть не рассмеялась. По крайней мере, наемники не делали вид, что им не всe равно, живы мы или умерли. Надзиратели в Каледонии долгое время распускали ложные слухи, будто камеры и солдаты СПП нужны, чтобы нас защитить. На самом деле они должны были лишь следить, чтобы мы вели себя так, как предписано, и наказывать за неподчинение. Здесь не приходилось напрягаться, чтобы держать всех под контролем, учитывая, что наши способности затоптали как пламя. А они могли расслабляться и наблюдать, как мы убиваем друг друга.

В конце концов, этих детей никто не ждал. Они были невостребованными и непокорными.

И потому они были мне так близки.

– А где ваш парень? – поинтересовалась Милашка.

Макс повел Романа по лагерю, чтобы тот ознакомился с планировкой и смог просчитать наши действия.

– Кому из этих детей ты не рискнешь доверить свою жизнь?

Милашка нахмурилась.

– О чем это ты?

– У меня есть для тебя предложение, – сообщила я. – Но я озвучу его, только если буду уверена, что никто не передаст информацию тем наемникам наверху, рассчитывая на какую-нибудь выгоду.

– Крысы здесь сразу получают свое, – ответила она, продемонстрировав собственный заостренный колышек.

– А как насчет тебя? – спросила я.

Дети, столпившиеся вокруг нас, начали перешептываться и переглядываться взволнованно и с любопытством. Милашка покраснела, растеряв всю заносчивость и браваду.

Девочка с сонным голосом, которую звали Док, сидела слева от Милашки. Она откинулась назад, опираясь на руки, и хмуро посмотрела на меня.

– Она тебя проверяет…

Милашка вскинула руку, призывая ее замолчать. Ее смущение превратилось в ярость, когда девушка ткнула заостренным концом колышка себе в грудь и заговорила, сопровождая каждое слово новым ударом:

– Я – такая же, как и другие, и со мной обращаются как со всеми. Думаешь, я унижусь до сотрудничества с теми отбросами, которые держат нас здесь? Думаешь, в Блэк-Роке это кому-то помогло? Нифига подобного. Дети уважают меня, вот и всe.

Блэк-Рок? Я присмотрелась к ней.

Мне казалось, что Милашке не больше шестнадцати, но если она оказалась в Блэк-Роке, лагере, который считался вторым по размеру и по жестокости после Термонда, она должна быть по меньшей мере моей ровесницей. Не исключено, что она даже старше, просто давно недоедает и потому исхудала до костей.

Я глядела на нее, она, не дрогнув, вернула мне взгляд. Приянка стиснула мою руку.

– Ты тоже была в лагере, да? – догадалась Милашка, опуская колышек. – По глазам вижу. В них тьма, которая никогда не уйдет.

Остальные молча попятились. Неудивительно, что Милашка так неплохо тут обосновалась: она знала, как устроены подобные места. И благодаря этому теперь я понимала, что ей сказать – что сказать им всем. Потому что правительство не только использовало мой голос – эти люди научили меня, как влиять на умы и волновать сердца. И теперь я собиралась воспользоваться этим инструментом в своих целях.

– Я знаю, вы теряетесь в догадках, что же я могу вам предложить, – начала я, приняв более расслабленную позу. – Мы недавно появились здесь и не понимаем, как здесь все устроено. Пока что. Но ты права, мне известно, каково это – лишиться свободы. И понимать, что ключ от нее – вне твоей достижимости. Но на самом деле это не так.

Приянка покосилась на меня, явно не понимая, к чему я веду.

– Подобные места существуют, чтобы полностью лишить нас достоинства, чтобы заставить нас подчиняться. Они знают, какова наша сила, и хотят потушить ее пламя. Хотя нам не говорят, что мы «слишком молоды, чтобы понять» или что нам нужно «подождать и послушать старших», делается все, что можно, чтобы уничтожить наш потенциал, не дать нам совершить невероятное. Эти люди, – я показала вверх, – действительно считают, что они выше нас, лучше. Им наплевать, если мы умрем. У них просто станет меньше работы. Вероятно, они на это и рассчитывают.

Дети согласно загудели. Милашка наклонилась вперед, опираясь руками на колени.

– Охранники называют вас зверьем. Не детьми, не «пси», даже не уродами. Зверье – дикие животные, на которых охотятся ради забавы. Меня тошнит от этого. Мне хочется кричать, и я знаю, что вы все чувствуете то же самое. Когда-то я позволяла таким людям причинить мне вред. Они пытались сломать меня, и черт побери, им это почти удалось. Но я не позволю им так же поступить с вами. Даже если это будет последнее – или единственное – что я сделаю в своей жизни, я хочу помочь вам выбраться отсюда. Вы заслуживаете свободы. Мы заслуживаем большего, чем такая жизнь. Нам в наследство досталась тьма. Но они не знают, что мы научились расти в этой тьме и создавать собственный свет.

Повторение, гипербола, диалогизм, перечисление, замечательные риторические приемы, которым меня научили Мэл и наши спичрайтеры, – это пули, которые попадают в самое яблочко мишени. Но важнее всего – говорить от чистого сердца.

Я снова встретилась взглядом с Милашкой.

– Знаешь, что произошло в Термонде в тот последний день?

Она улыбнулась мне.

И я улыбнулась ей в ответ.

Самая сложная часть плана заключалась вовсе не в том, чтобы убедить всех участвовать. Сложнее всего было придумать причину, по которой мы могли собраться в одном месте, не вызывая подозрений – но так, чтобы внимание охраны сосредоточилось только на нас.

«Я не могу изменить мир, я могу изменить лишь себя…»

Я посмотрела туда, где стоял Макс. Остальные текли мимо него, как поток воды разбивается о камень, но он не открывал глаз, не отвечал на их любопытствующие взгляды. Он просто повторял эту фразу, снова и снова.

Я не знала, как объяснить ему, что на самом деле это не так. Даже один человек обладает достаточной силой, чтобы изменить множество жизней – к лучшему или к худшему. Это зависит от того, во что он верит, от того взаимопонимания, которое возникает, когда человек оказывается в нужном месте в нужное время. Но я догадывалась о том, что он чувствует, – возможно, лучше, чем остальные. Я не могла контролировать мир, потому и решила контролировать свой голос. Когда жизнь становилась невыносимой и казалось, что двигаться вперед невозможно, проще было идти небольшими шажками, а не пытаться делать широкие.

– Ты уверен, что готов? – спросила я Макса.

Все мы задержали дыхание, когда Приянка отключила его имплант. Ничего не случилось – только разряд статического электричества пронзил его тело, но с этого момента он не переставал дрожать. Двое ребят Милашки переходили от палатки к палатке, подводя к девушке тех, кто в ней жил, – группами по пять-десять человек, что заняло без малого два часа. Некоторые отказались отключать устройство, но те, кто прошли обратную процедуру Приянки, носились по Бездне, словно в их жилах растекался огонь.