и пошёл. Смиренно и покорно, и так же покорно сел на диван, не сводя с неё глаз, а она по своему обыкновению встала у окна, уставившись в бесконечное небо, золотистое от вплетённых в него солнечных лучей.

И вот тогда-то, наверно, в голову и пришла эта мысль — о её невозможной красоте. Он уставился на неё во все глаза, как будто видел в первый раз. И этот её чуть вздёрнутый нос, который легко краснел, когда она волновалась или злилась, и бледная, почти прозрачная кожа в мелких капельках золота, словно кто-то встряхнул на неё кисточку, предварительно обмакнув в золотую краску, и медные завитки волос, вспыхивающие на солнце — всё это показалось ему необыкновенным и прекрасным, как в волшебных сказках, которые мама читала ему в детстве перед сном. И Стёпка не понял, а скорее почувствовал, как кто-то перевернул страницу его, Стёпкиной жизни, как мама когда-то переворачивала страницу книги, и вместо застывших кукольных лиц принцесс в пышных розовых платьях, приседающих перед Стёпкой в реверансе, ему открылась красота старинных полотен — торжественных и печальных лиц мадонн, излучающих свет.

Стёпа Васнецов с детства усвоил, что красота — это важно. С тех самых пор, как отец (Стёпка всегда, даже в мыслях называл его отцом, избегая слова «отчим», казавшегося ему чужим и холодным) отчитывал его, ещё совсем маленького, за небрежность в одежде и обкусанные ногти — дурацкая привычка, от которой он давно уже отучился.

Стёпка помнил, как однажды, когда он только-только поступил в интернат, они с одноклассниками, перед тем как идти домой на выходные, забрались в один из парков на общественном ярусе и долго играли там, изображая то ли первобытных охотников, то ли ещё кого-то. Извозился он тогда знатно — мама только руками всплеснула, когда он появился на пороге. А отец, старательно пряча улыбку, отвёл его в сторону и стал говорить.

— Знаешь, Стёпа, был когда-то такой писатель хороший, Антон Павлович Чехов, вы его ещё будете проходить в школе, когда станете чуть постарше. Он, кстати, врачом был. И тоже неплохим. Так вот, писатель этот говорил, что в человеке всё должно быть прекрасно, понимаешь?

Стёпка заворожённо слушал — отец уже тогда был для него кумиром, жаль только видел он его нечасто, но у отца была работа, важная и ответственная, про работу Стёпка всё знал. Зато, когда отец бывал дома, он всегда находил время для него, для Стёпки. И всегда разговаривал с ним вот так — серьёзно, как со взрослым. Как будто Стёпка был равен ему.

— Так вот, Чехов говорил, что в человеке должно быть всё прекрасно — и лицо, и одежда, и душа, и мысли, — продолжил отец, снимая с него испачканную и порванную на рукаве курточку. — С лицом, Стёпа, у тебе всё хорошо, — он улыбнулся и пригладил Стёпкины волосы. — С душой и мыслями, надеюсь, тоже. А вот одежда у тебя, мой друг, никуда не годится. А это не дело. Совсем не дело.

Отцовские слова, сказанные мягким и тёплым тоном, особенно врезались в память, и с тех пор Стёпа тщательно следил, чтобы у него всё было прекрасно. Потому что так говорил тот писатель, книги которого любил отец, и которые сам Стёпка потом полюбил тоже. Потому что так говорил сам отец, на которого Стёпка старался походить во всём, и которого никак нельзя было упрекнуть в отсутствии красоты. Уж у кого у кого, а у его отца с красотой было всё в порядке.

Поэтому-то Стёпка и придавал такое большое значение внешности. И своей, разумеется, и тех, кто был с ним рядом. Ну и подружка, что там скрывать, тоже должна была быть его достойна — он с детства неосознанно выделял только красивых девочек. И когда пришла пора, и одноклассники стали делиться на парочки и целоваться на переменках, он, ни минуты не сомневаясь, выбрал себе Эмму Вальберг. Это было очень естественно. Они и должны были быть вместе. Самый красивый мальчик в классе и самая красивая девочка.

А Ника Савельева… Стёпка иногда даже жалел её — невзрачная, веснушчатая, со слишком большим ртом и вечно выбивающимися из прически непокорными рыжими кудряшками. Жалел по-доброму, думая, как, наверное, плохо, когда тебе так не везёт с внешностью. Тут уж ничего не поделаешь.

С Эммой у них всё было хорошо, ровно. Они встречались, пока учились вместе. И Стёпа иногда даже думал, что так и будет у них ровно и хорошо всю жизнь. Но потом, стало как-то слишком ровно, настолько, что даже всё равно. И когда Эмма прямо перед выпускными экзаменами сказала ему, что теперь, когда она попытается пойти в юридический сектор, как и её родители, а он, Стёпка будет учиться на врача (а Стёпка никогда и не скрывал, что пойдёт по стопам своего отца), им, наверное, лучше расстаться, потому что дальше встречаться будет не сильно удобно. И Стёпка с удивлением понял, что согласен с Эммой. И даже не расстроен. Так, слегка царапнуло что-то по самолюбию, но как-то вскользь, неглубоко.

Он уже начал присматриваться к Свете Кириенко, первой красавице их группы в учебной части, и даже назначил ей свидание в парке, на которое она, не раздумывая, согласилась, как в его жизнь внезапно ворвалась Ника Савельева.

Тогда он невольно стал свидетелем ссоры своей бывшей одноклассницы с её парнем. Это потом он узнал, что зовут его Кирилл Шорохов, да и вообще, много чего о нём порассказали, и сама Ника в том числе. А тогда это был просто какой-то смазливый парень, с которым Ника сначала о чём-то напряженно говорила, прижавшись спиной к стеклянной стене на окраине парка, а потом он услышал, как парень вспылил, прокричал ей что-то обидное, даже послал к чёрту. И ушёл развязной походкой, сунув руки в карманы. А Ника осталась одна и, думая, что никто её не видит — расплакалась. Так горько, совсем как маленькая. И Стёпке стало её жалко.

Света почему-то не пришла (он потом узнал, что она просто не смогла, её задержал преподаватель), и Стёпа решил утешить свою некрасивую и несчастную одноклассницу. Просто по-человечески ободрить, поддержать. Ни о чём таком он, конечно же, не думал. Его собственное свидание сорвалось, делать ему всё равно было нечего, и он, в попытке отвлечь Нику